Снега Килиманджаро (сборник)

В ту же ночь он отбыл в Анатолию и помнил, как весь день ехал по полям, заросшим опиумным маком, и как странно себя чувствовал, и как все расстояния казались неправильными. В конце концов он добрался до места, и они пошли в атаку с только что прибывшими алжирскими офицерами; те напоминали стадо баранов, и артиллерия расстреляла своих, а британский наблюдатель рыдал как ребенок.

В тот день он впервые увидел мертвецов в белых балетных пачках и туфлях с вздернутыми мысками и помпонами. Турки валили валом, и он видел бегущих мужчин в пачках и офицеров, которые стреляли по ним и тоже бежали, и они с британским наблюдателем мчались, пока не запылали легкие и во рту не появился привкус медяков, и тогда они остановились за камнями, а турки все продолжали наступать. Потом он видел то, о чем старался никогда не думать, а потом – еще более ужасные вещи. Вернувшись в Париж, он не мог говорить о них, не мог даже слышать. Он проходил мимо кафе, а там сидел американский поэт с глупым лицом-картошкой, перед ним высилась гора блюдец, и он обсуждал дадаизм с румыном, которого вроде бы звали Тристан Тцара, который всегда носил монокль и вечно страдал от головной боли; дома его ждала жена, которую он снова любил, закончились свары и безумие, он радовался возвращению, и редакция пересылала почту ему на квартиру. И однажды утром он увидел на подносе письмо, ответ на его послание, и, взглянув на почерк, похолодел и попытался спрятать конверт под другой корреспонденцией. Но жена спросила: «От кого оно, милый?» – и так пришел конец тому, что только начиналось.

Он помнил радость, которую испытывал с ними, и помнил ссоры. Они всегда выбирали для ссор лучшие места. И почему они вечно затевали перепалку, когда он чувствовал себя на вершине блаженства? Он никогда не писал об этом – поначалу не хотел никому причинять боль, потом думал, что есть и другие темы. Но он считал, что рано или поздно обязательно об этом напишет. Он столько должен был написать. Он видел, как меняется мир, не только события – хотя и стал свидетелем многих и наблюдал за людьми, – но едва заметные перемены; он помнил, какими были люди в разное время. Он был там, видел все это и должен был об этом написать; но теперь не напишет.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Она уже помылась за палаткой.

– Нормально.

– Быть может, поешь?

За ее спиной он увидел Моло со складным столиком и другого мальчишку с тарелками.

– Я хочу работать, – сказал он.

– Съешь немного бульона, он поддержит силы.

– Я умру сегодня, – ответил он. – Силы мне больше не понадобятся.

– Пожалуйста, Гарри, не драматизируй, – попросила она.

– Принюхайся. Гниль поднялась до середины бедра. К черту бульон. Моло, принеси виски с содовой.

– Пожалуйста, съешь бульон, – мягко попросила она.

– Ладно.