Снега Килиманджаро (сборник)

Бульон был слишком горячим. Он подождал, пока чашка остынет, а потом выпил его одним глотком, не поперхнувшись.

– Ты добрая женщина, – сказал он. – Не обращай на меня внимания.

Она смотрела на него, и ее лицо словно сошло со страниц «Спур» и «Таун-эн-кантри», разве что немного обрюзгшее от алкоголя, немного подурневшее от распущенности, но «Таун-эн-кантри» никогда не показывали эти упругие груди, и крепкие бедра, и щедрые на легкую ласку руки, и глядя на нее, на ее знакомую, добрую улыбку, он вновь почувствовал приближение смерти. На этот раз – будто дуновение ветерка, от которого мерцает свеча и разгорается пламя.

– Пусть принесут для меня сетку и повесят на дерево, а потом подбросят дров в костер. Сегодня я не собираюсь в палатку. Оно того не стоит. Ночь ясная, и дождя не будет.

Значит, вот так умирают, в неразборчивом шепоте. Больше никаких ссор. Это он обещает. Ему предстоит то, чего он никогда прежде не испытывал, и он не собирается испортить это событие. Хотя кто знает. Он всегда все портит. Но, может, не в этот раз.

– Ты, случаем, не умеешь писать под диктовку? – спросил он.

– Я никогда этому не училась, – ответила она.

– Ничего страшного.

Конечно, у него не было времени, хотя, казалось, можно уместить все в один абзац, если правильно подобрать слова.

На холме над озером стоял беленный известкой бревенчатый дом. На столбике у двери висел колокольчик, чтобы созывать к столу. За домом тянулись поля, а за полями – лес. Аллея черных тополей спускалась от дома к пристани. Мыс тоже порос тополями. Дорога шла краем леса и уводила в холмы, и вдоль этой дороги он собирал ежевику. Потом бревенчатый дом сгорел, а вместе с ним все ружья, что висели на подставках с оленьими копытцами над камином. Приклады обуглились, и стволы и заполненные расплавленным свинцом магазины лежали на груде пепла, из которого приготовили щелок для огромных железных мыльных котлов. Дедушка не разрешал играть с этими ружьями. Они по-прежнему принадлежали ему, а новых он так и не купил. И больше не ходил на охоту. На прежнем месте построили новый дом, из досок, и побелили его; с крыльца были видны тополя и озеро за ними, но ружей больше не было. Дула ружей, что висели на оленьих копытцах на стене бревенчатого дома, лежали на куче пепла, и никто к ним не прикасался.

После войны мы арендовали в Шварцвальде форелевый ручей. Добраться до него можно было двумя способами. Можно было спуститься из Триберга в долину, пройти по белой дороге в тени деревьев и свернуть на боковую дорожку, которая взбиралась на холмы, шла мимо множества небольших ферм с массивными шварцвальдскими домами и в конце концов пересекала ручей. Здесь мы рыбачили поначалу.

А можно было вскарабкаться по крутому склону на край леса и шагать по макушкам холмов, поросших соснами, пока не выйдешь на луг, за которым был мостик. Березы стояли по берегам ручья, узкого, прозрачного и стремительного, с заводями под корнями деревьев. У владельца гостиницы в Триберге сезон удался на славу. Нам здесь очень нравилось, и все мы были хорошими друзьями. На следующий год началась инфляция, заработанных денег не хватило, чтобы открыть отель, и хозяин повесился.