Снега моей души

Свист ветра, хруст береговой гальки под сапогами, позвякивание котелков о металл винтовок, серое шевеление частокола штыков.

Дружина начала свой путь в бессмертие…

Снегопад

Как-то очень давно, один старый человек сказал, что счастлив тот, кто может слышать ветер из прошлого…

Трудно что-либо говорить о счастье, но мне кажется, что иногда я слышу этот ветер.

Он несет мне из бездны прошедших лет звуки-воспоминания, которые с волнением встречает моё сердце – звуки, родившиеся в моем детстве, моей юности…

Они легко узнаваемы, незатейливы и просты, но для меня бесценны.

Как искры – на короткие мгновения, эти звуки освещают самые дальние уголки моей памяти.

Шум реки, в которой моя мама полощет бельё, стоя на маленьком мостике.

Лёгкое, почти беззвучное, колыхание занавески открытого окна свежим летним утром – счастье первых дней каникул.

Скрип открываемой, пришедшим с работы отцом, калитки.

Милая картавость моего имени из уст славной девочки – первой любви.

Быстрый топот босых пяточек младшей сестрёнки по залитому солнечным светом, чистому полу нашего дома.

Шелест разогреваемого на сковороде масла для утренних воскресных блинов.

Ворчание нашего одноухого рыжего пса в будке, что стояла в углу двора.

Лучики солнца на стенах моей комнаты по утрам – я их тоже слышу…

Звуки затихают под тяжестью снегопада времени.

Колючие снежинки лет безжалостны.

Проходят года и звуки, такие дорогие моему сердцу, постепенно затихают.

Их уже почти не слышно.

И они никогда больше не повторятся.

Какое странное это слово: «никогда»…

Океан

«…А потом, если долго бродить по пространствам моей души, то можно увидеть и пыльные, затянутые паутиной тупики, и широкие магистрали, и овраги, заполненные грязью, и чистые лесные опушки, и омерзительно-грязные лужи, и прозрачные ручьи. Много там всякого, страшного и смешного, возвышенного и низменного…

Но в одном из далёких закоулков моей души, до которого ещё никто не добирался, есть маленькая дверца. Она совсем неприметная, её можно не заметить и пройти мимо, если бы не сидящий перед нею на страже, огромный, бешеный волк. Никто из чужих не может туда войти. Но тебя страж не тронет, а только тихо отойдёт в сторону, покорно опустив свирепую морду.

И когда ты войдёшь в эту дверцу, то на несколько мгновений ослепнешь от сияющего света, и у тебя до слёз перехватит дыхание от кристально-чистого, напоённого небесной синевой воздуха. Но когда твои глаза привыкнут к свету, ты увидишь огромный, разлитый до горизонта океан, ласково гладящий волною чистейший, солнечного цвета берег, на котором нет ни единого следа.

И твои ноги погрузятся в бархатное тепло берега, и ты пойдёшь по нему, оставляя маленькие следы, к океану.

Океан отступит, давая тебе проход, а потом прильнёт к твоим ногам, и будет их омывать волнами нежности, тихо целуя.

Этот океан – моя любовь к тебе…»

Август

«Скоро август…»

Он написал это и усмехнулся: – Какое, к черту, «скоро»! Октябрь на дворе!

Строки письма в Охотск никак не складывались в желаемое: то времени не было вечерами, то не было вечеров – работа на заводе, домашние дела, подготовка к экспедиции, и ещё множество множеств больших и малых дел начинались с пяти утра и продолжались до глубокой ночи.

Но написать на побережье было крайне необходимо, так как его друзья-оленеводы, с которыми его связывала давняя и крепкая дружба, вот-вот уйдут в горы, и увидит он их не скоро – только в августе, когда будет проводить свой отпуск в тех далёких и глухих местах.

– Ладно, намечается командировка в Москву, а там, в гостинице, не спеша…

Толпа выплеснулась из влажного зева павильона метро и растеклась по площади разноцветными потоками.

Стараясь быстрее выбраться из этих разнопахнущих струй, он отошёл к парапету набережной, уклоняясь от толчков и касаний, и оглянулся, выбирая направление своего дальнейшего движения.

Вокруг привычно суетилась Москва.

Его путь пролегал по набережной к бизнес-центру Москва-Сити, разместившей свои дела и делишки в утробах небоскрёбов, верхние этажи которых, как вершины гор, скрывались в тяжком октябрьском тумане столицы.

Взгляд выхватывал из общей картины наступающего дня детали огромного механизма, называемого Москвой: мелькавшие черными молниями капоты и багажники всяческих Бентли-Тайот-Субару, смешно изгибающиеся на тонких каблуках-иголках худосочные ножки девиц, спешащих в офисы и конторы, жёлтые лица дворников-иностранцев, сгоняющих пластиковыми мётлами к сливам у парапетов лужи грязной воды, носастость и странную одинаковость гортанных, одетых в спортивные штаны молодых людей, крепость плеч и желтизну надписей-печатей на спинах охранников всяческих проёмов…