Снегири

Вечером ко мне должны были прийти гости. В том числе мальчик, с которым я недавно познакомилась в шахматном кружке и который мне страшно нравился. Он плохо играл в шахматы, зато практически наизусть знал «Таинственный остров», умел делать химические опыты и подарил мне книжку Даррелла. Целый месяц я предвкушала, как открою ему дверь в этом платье. Но сегодня платья не стало.

В сущности, это было мое единственное платье. Весь прочий малочисленный гардероб у нас Мелким был общим, то есть состоял из брюк, рубашек и свитеров, причем все вещи были исключительно серые, синие и зеленые. Это были цвета, по поводу которых нам с Мелким удалось достигнуть консенсуса. Я любила красный, но Мелкий считал его девчачьим цветом. Он любил желтый, который никогда не нравился мне. Конечно, у меня была еще школьная форма, к которой я испытывала самые нежные чувства. Во-первых, она была только моя, во-вторых, мне нравился черный. Но не могла же я, в самом деле, надеть школьную форму. Поэтому, когда бабушка зашла в нашу комнату, она застала меня, рыдающую над платьем, и Мелкого, который, не в силах меня утешить, нервно теребил кошку. Увидев бабушку, он выпустил несчастное животное и быстро сообщил: «Ей нравится Витька, а платье маленькое». Я была так расстроена, что слабая мысль дать ему подзатыльник, пришедшая мне в голову, не получила никакого практического воплощения. Бабушка не стала говорить глупостей о том, что главное в человеке – это богатый внутренний мир, и поэтому совершенно все равно, во что человек в день своего рождения, когда к нему придет мальчик, который ему очень нравится, будет одет. Она вздохнула, погладила меня по голове и сказала: «Перестань, я проколю тебе уши». От неожиданности я мгновенно перестала плакать, а Мелкий наступил на кота.

Я мечтала проколоть уши уже год, но родственники были непреклонны. Дедушка и бабушка считали, что я для этого слишком мала. Что касается тетушки, то она была не только химиком-ядерщиком, но и матерью-одиночкой и воспринимала всех моих друзей мужского пола с настороженностью. Когда она видела рядом со мной мальчика, на лбу у нее мгновенно появлялась морщинка. Видимо, перед ее внутренним взором представала следующая картина: этот же мальчик, только на десять лет старше, хлопает дверью, оставляя меня с клинической депрессией и орущим младенцем на руках. Она считала, что для семи лет я слишком легкомысленна и слишком много общаюсь с представителями противоположного пола. Сережки, по ее твердому убеждению, могли только усугубить ситуацию.

– Прямо сейчас? – сглатывая последние слезы, спросила я.

– Да, – сказала бабушка, – пойдем на кухню.

Мелкий, который, с одной стороны, панически боялся любых уколов, а с другой, был раздираем любопытством, помедлив, все-таки пошел с нами. Дедушка, вернувшись домой вечером, только вздохнул, на что бабушка виновато заметила:

– Ну, она же все время бегает как мальчишка, а сережки – это… это так женственно!

Спустя десять лет Мелкий решил проколоть ухо. Единственное, что его останавливало, помимо неизменной неприязни к уколам, была возможная реакция бабушки с дедушкой. Мелкий не любил дискуссии. Он хотел просто проколоть ухо, и желательно так, чтобы этого маленького изменения никто не заметил. Однако именно это представлялось маловероятным. Как-то вечером, видимо окончательно решившись, он сказал мне:

– Пойдем со мной, будешь оказывать моральную поддержку.

– Моральная поддержка будет состоять в том, что я после знаменательного события должна буду купить тебе пива? – уточнила я. – Если да, то просто возьми денег.

Мне не хотелось никуда идти, был конец мая, и я планировала провести вечер, ритуально перечитывая «Вино из одуванчиков».

– Нет, – возмутился Мелкий, – зову тебя исключительно для компании.

– Ладно, – без особой охоты согласилась я.

По дороге Мелкий был нехарактерно молчалив. В тот момент, когда я собралась поинтересоваться, в чем причина этого загадочного молчания, он наконец заговорил:

– Я считаю, что, раз уж ты пошла со мной, тебе тоже нужно что-нибудь проколоть.

– Что, например? – поинтересовалась я.

– Нос, – мгновенно предложил Мелкий.

Я отнеслась к этому предложению без энтузиазма, поинтересовавшись у Мелкого, не считает ли он, что мой нос и без того самая выдающаяся часть меня и как таковая совершенно не нуждается в дополнительных средствах для привлечения внимания.

Как-то, рассматривая мои детские фотографии, подруга Танечка заметила, что я – единственный знакомый ей младенец, нос которого сразу имел такой внушительный размер. Поэтому, в отличие от тех людей, нос которых обрел предначертанную ему форму значительно позже, у меня было время свыкнуться со своим и, в общем и целом, я не испытывала к нему плохих чувств.

– Вот именно, – с энтузиазмом продолжил Мелкий, – ты можешь совершенно не бояться, что что-то привлечет к твоему носу дополнительное внимание!