Снегурка. Новая Сказка. Два

Хороший крой у кафтана твоего.

Сарафана моего не такой…

и я сейчас, из подснежников, на глаз,

наберу пыльцы ведро,

что бы было полотно

тёплым, лёгким, голубым –

будто небеса родным,

с бирюзой к краям чтоб было,

что бы к глазкам подходило.

Вот гляди, что накручу,

нити с Месяца с сучу

и серебряною строчкой

их добавлю к полотну.

Щедро камушков насыплю,

что нашлись на берегу,

пусть горят как звёзды в небе,

что смотрелись здесь в волну…»

– Полотну покрой под стать…

– Ваня! Воду ты опять из ведра на ноги льёшь.

Прорастёт в обнове рожь

и придётся до зари нам с тобою в две косы,

рожь косить… А как носить?

Если следом за тобой поле тянется с копной…

Брови светлые, дугой,

не укрыть копной густой.

Носик миленький в веснушках,

чуть с горбинкой золотой…

Ну, а очи – Глубина!

Заглянул Иван туда…

И зелёная волна,

что бросают в берега

Кама, Обь, и Ангара,

хладом чистым не спеша,

душу молодцу леча,

от ступней, сквозь грудь, до лба

пронеслась туда – сюда,

и залив все закоулки,

грусть от сердца погнала.

И, кусачая тоска

от потерь, что вон гнала

к горизонту молодца,

вдруг как выпрыгнет из рта

змейкой жёлтою из зла

и травой лесною прячась,

шмыг, и в камушки ушла…

«Чар хозяйка, что со мной?!

Где-ж тревожных мыслей рой?

Где та цепкая тоска,

что терзала так меня? -

распрямился молодец. -

Горю горькому конец.

Горю горькому беда.

Сел я снова на коня!»

И пустился Ванька в пляс,

вокруг вёдер, вокруг глаз,

что зелёною волной

злой тоске в нём дали бой:

– Малахита озерца!

О, Алёнка, ты меня…

Ты вернула жизнь во мне!

Краски мира, мир в себе!

Снова стал я – молодец,

разудалый удалец!

Снова бодрым колесом

я вкачусь на царский трон!

Вёдра в небо подхватил

наш герой, что было сил

так к избушке побежал,

что всю воду б расплескал,

на ходу крича: «Ура-а!

Где вы, Санки, в путь пора!»

Да так быстро добежал

до крыльца, что там лишь встал,

перед дверью внутрь избы…

«Ну, чего стоишь? Войди.» -

вдруг услышал голос он. Дверь петлями скрипнув в тон,

накренилась и Иван,

наклонившись к сапогам,

в полумрак шагнул вперёд,

он уж понял кто зовёт…

На него, в монокль глядя,

Баба двигалась Яга:

«Дайка, дайка погляжу…

Ну-ка, Мурка, брысь к коту.

Кто таков? Как звать?

Принц? Князь?

Иль простой, деревня-грязь?»

«Здравствуй, Бабушка-Яга,

вот летел… а тут вода… -

вёдра на пол опустив,

и поклон Яге отбив,

шапку смял Иван, смутясь, -

Жил в селе, а нынче – князь.

Прозываюсь Ваней я…»

«Вот же дивные дела, -

закудахтала Яга, -

Сказок много – я одна!»

Стукнув в пол клюкой кривой

и блесну в монокль совой,

захихикала она:

«Дефицит на имена.

Тыщу лет я здесь живу,

Русь святую сторожу.

Кто б не был к старушке зван,

обязательно – Иван.

Помню, был один Руслан

Люду с Киева искал.

Ну, так этого послал

Пушкин Саша… Тот – писал!

Ну, а ты-то от кого?

Вроде, Пашкино перо».

– Мне бы, Бабушка Яга,

в санки надо-ть. Мне пора

в путь обратный, в град-столицу.

Я же царь…

– Получишь вицей

ты от Бабушки Яги.

Царь – он. Царь, но не спеши!

Дай бабуленьке сказать.

Я ж вам русским, всем, как мать.

И приблизив профиль дряхлый

к русым кудрям молодца,

Ведьма, канарейкой сладкой,

пропищала: «Для царя

у меня подарок есть.

Ты не видывал Алёнки.

Персик спелый. Хочешь съесть?»

По щекам Ивана жаром

полыхнул румянца стыд:

«Что вы, бабушка, такое говорите…»

– Я не МИД.

Для венца подходишь очень

ты, Иван, и если хочешь,

буду тёщей царской я.

Хочешь, Ваня?

– Так ведь я…

– Что? Женат уже?

– Ага.

– И на ком?

– Так на Снегурке.

– На Снегурочке? Из льда?!

– Точно, Бабушка Яга, на Снегурочке, из льда.

– И поди-ж ещё влюблён?!

– Ах, какой был это сон…

– И любовь твоя из льда подрастаяла?

– Ага…

– В корень, Ваня, погляди –

эскимо не пироги.

Льдом лишь гланды растревожишь,

Пирожком же жарким сможешь,

душу ты свою согреть. Понимаешь?

– Не медведь…

Но сказала же она –

На Покров ты жди меня.

– На Покров!? Сгоришь в тоске.

Не дождёшься и в доске

лишь останешься ты датой

и портретом глуповатым

встретишь ты свою любовь…

Ну, а смысл?

– Так то-ж любовь…

«Чур меня, – икнула ведьма,

мухомором ткнув в ноздрю. -

Вот грибок. Кусай и сгонишь

ты свою любовь-тоску».

– Нет, бабуленька, не надо.

Я уж весел! Вновь лечу!

Я, бабуленька, за это

Персик твой благодарю.

– Персик?!

– Да. Чиста моя

кровь от страстного зелья!

Излечил уж от беды

взгляд сей силы изумрудной,

сердце выровняв к любви.

Ай да, Персик…

– Персик… мой?!

– Твой.

– Моя Алёнка?!

Ах вы, острые сучки,

ах вы, шишки, ах, дрючки,

колдовать то научила,

а расчёту не дала.

Смысла жизни не открыла…

Ах я, глупая Яга.

Девке б молодца завлечь,

чары девичьи привлечь,

да влюбить его в себя –

и устроена судьба,

и живи потом в Кремле,

шли подарки в лес Яге…

Эх, святая простота…

подлечить то подлечила,

а влюбить то не смогла…

Эх, попал-б ты на меня.

Дверь в избушке приоткрылась, солнца Луч пустив во мрак:

– Ваня, бабушку не слушай,

опыт хоть умней в сто крат

нас с тобой, но по расчёту,

лишь ему подходит брак.

«Это как же так, не слушай? –

поперхнулась мхом Яга. -

Главное, что будет кушать,

как пройдёт медов пора.

Глянь, в лучах нарисовалась,

пух торчит ещё торчком,

чтобы бабушку не слушать.

Тыщу лет!.. А тут – роддом».

А Алёнушка смеётся,

в точь апрельский ручеёк,

за рукав схватила Ваню,

тянет к солнцу, за порог:

«Молодцу, уж в путь обратный

надо, бабушка Яга,

попрощайся с дивным гостем,