Снежная пантера

«Твоим клеветникам предпочтительнее наблюдать систему пищеварения тигра, чем обладать полотном Делакруа», — говорил я. Эжен Лабиш в конце XIX века уже предвидел смехотворность самоуверенных претензий науки: «Статистика, мадам, есть наука современная и позитивная. Она высвечивает самые темные факты. Именно благодаря ее кропотливым исследованиям мы теперь точно знаем, сколько вдов прошли по Новому мосту в течение 1860 года».

— Як — владыка, — отвечал Мюнье. — И мне наплевать, что он срыгнул двенадцать раз за утро!

В Мюнье как будто тлела вечная меланхолия. И он никогда не повышал голос — чтобы не испугать вьюрков.

Посредственность

Еще одно утро на пыльных склонах. Шестое. Когда-то здесь была гора, реки перемололи ее в песок. Камни хранят секреты, которым двадцать пять миллионов лет. В те времена эти пространства покрывало море.

Холодный воздух сковывает движения. Небо голубое, как наковальня. Иней тюлем лежит на песке. Легонько нагибая и вытягивая шею, газель ест снег.

Внезапно возник дикий осел. Остановился, настороженный. Мюнье приник глазом к видоискателю. Эта гимнастика схожа с охотой. Мы с Мюнье в душе не убийцы. Зачем губят зверя, который сильнее нас и лучше приспособлен к жизни? Охотник достигает сразу двух целей: бьет живое существо и избавляется от досады, что сам он совсем не так мужественен, как волк, и не настолько статен, как антилопа. Паф! Звук выстрела. «Ну вот, наконец!» — говорит жена охотника.

Нужно понять беднягу: как это несправедливо — быть пузатеньким, когда вокруг бродит столько существ с мышцами, натянутыми, как луки.

Осел не уходил. Если бы мы не видели, как он только что появился, могли бы принять его за песчаную статую. Мы шли над кромкой замерзшей реки в пяти километрах от лагеря. Я рассказывал о письме, которое несколько лет назад получил от г-на де Б., президента Федерации охотников Франции — шляпа с пером, велюровый фрак, — в ответ на статью, где я клеймил охотников. Он именовал меня жалким городским обывателем в мокасинах с кисточками, лишенным чувства трагедии, представлял, как я копаюсь в саду, млею от вида синиц и пугаюсь щелчка затвора. Котик… Я прочитал письмо, вернувшись из путешествия по Афганистану, и, помню, сожалел в тот момент, что одним и тем же словом «охотник» называют человека, убивавшего мамонта ударом копья в живот, и господина с двойным подбородком, выпускающего заряд дроби по жирным фазанам между коньяком и шаурсом. Когда прямо противоположные вещи называются одинаково — это не способствует облегчению мировых страданий.

Жизнь

Бесплодное солнце застыло точкой под сводом ледяного дворца. Странное ощущение — поворачиваешь к светилу лицо и не ощущаешь ласки. Мюнье все водил нас по соседним откосам. Мы не удалялись от хижины больше чем на десять километров. Один раз двинулись к гребням. Другой раз — к реке. Чередовали направления, чтобы встретиться со всеми обитателями этих мест.

Тщеславие в Мюнье без остатка растворила любовь к зверям. Он мало заботится о себе, никогда не жалуется — соответственно и мы не смели заикаться, что устали. Травоядные бродили, подчищая пастбища на границе каменного косогора и зеленого склона. В складке рельефа, где наклон переходил в ложбину, зарождались маленькие источники. Вон цепочка диких ослов, хрупких и грациозных, в одежде цвета слоновой кости, они ступают уверенно и твердо. Вон колонна антилоп, а за ними пелена пыли.

— Pantholops hodgsonii, — в присутствии зверей Мюнье говорил по-латыни.

Солнце превращало пыль в золотую дорожку, переходившую в красную полосу. Разноцветные шкуры зверей мерцали в лучах, создавая иллюзию пара. Солнцепоклонник Мюнье всегда старался встать против света. Перед нами раскидывался тянущийся к небу пейзаж каменной пустыни. Геральдика высокогорной Азии: животные у подножия башни, поставленной на склоне. Проводя дни на выветренных площадках, мы фотографировали видения: хищных птиц, пика (так называют тибетских луговых собачек), лис, волков. Фауна с утонченными манерами, приспособленная к суровым условиям высокогорья.

Высоко поднятая паперть жизни и смерти. Здесь согласно строгим правилам почти незримо разворачивается трагедия: встает солнце, звери гонятся друг за другом, дабы заняться любовью или сожрать жертву. Травоядные по пятнадцать часов в сутки стоят, нагнув головы к земле. Таков их удел, их проклятие: жить медленно, щипать дарованную им скудную растительность… Жизнь хищников — более беспокойна. Их охота трудна и далеко не всегда удачна, но обещает кровавое пиршество, а вслед за ним — сладострастную сиесту.