Снежная робинзонада

Между нами возникли довольно интересные отношения. Мы не были близкими друзьями, однако, как это бывает в жизни, нередко поверяли один другому то, чего не сказали бы и другу. Он был по-своему красив: среднего роста, мускулистый, крепкий, со смуглым, бледным лицом (память о работе в шахте). Высокий лоб, глубокие, скрытые под густыми темными бровями глаза, крупные черты лица придавали ему нечто от роденовского «Мыслителя». Он шел по жизни трудным путем. Только к двадцати трем годам сумел окончить техникум. Да и характером Рифат был старше своих лет. Не только в работу, но в любое дело он всегда вкладывал все свои силы и знания.

В конце апреля нашу землянку залило водой. Я в это время был один — Володя уволился, гидрологи работали на Кутыр-булаке, большом левом притоке Кызылчи, а Гена спустился на перевалочную базу. Днем посреди землянки треснул плотный земляной пол, из трещины забил родничок. А к вечеру следующего дня землянка несколько напоминала ночную Венецию, так сказать, в местном варианте. В темной, почти черной воде отражалась керосиновая лампа. Чуть покачиваясь, плыли пустая консервная банка, спичечный коробок, два окурка, дохлая мышь. Я затащил стол и скамью на нары, несколько возвышавшиеся над водой. Было не очень удобно, но сухо. До двери добирался по сходням из двух досок, держась за потолочные балки.

К счастью, на следующий день на станцию поднялись гидрологи. Всем коллективом мы прорыли нечто вроде канала и отвели воды потопа из нашей обители.

Пол быстро высох. Лишь в самом дальнем углу за печкой остался участок влажной почвы. Там вскоре поселилась маленькая лягушка, своим мелодичным журчащим курлыканьем развлекавшая нас вечерами. Это было безобидное существо. Но однажды в землянке прозвучал крик: «Змея!» Бежать было некуда, и мы просто повисли, как обезьяны, на главной балке, уцепившись за нее руками и ногами. А под нами неторопливо ползла почти метровая гадюка, охотившаяся, по-видимому, за нашим квакающим соловьем. Наконец кто-то из нас осторожно спустился, схватил тонкую доску и быстрым, точным ударом отправил змею на тот свет.

А время шло, и вот уже подошел к концу зеленый, грозовой май. Приближался отпуск, экзамены за четвертый курс, а затем поездка домой и встреча с ней[1].

…Я очнулся, не сразу ощутив окружающий мир. Землянка, жесткие нары, теплый и душный спальный мешок, ровное дыхание товарищей, стук будильника. Но ведь только что всего этого не было.

Далекая Россия. Тонкие шелковистые ветви берез шумят над головой. Мягкий, теплый ветер колышет густую траву. Вечернее небо подернуто синеватыми грядами растекающихся облаков. Волшебная страна сна, куда, к сожалению, бодрствующим вход всегда закрыт. Рядом со мной она. Я хочу ей что-то сказать, но вдруг чувствую, что не могу произнести ни слова. А она, взглянув на меня, медленно уходит в густой вечерний туман, голубыми космами выплывающий из кустов. Я пытаюсь сдвинуться с места, но не могу. Усилие — и я просыпаюсь, лишь последние остатки сна тают в глубине сознания.

Сны, сны… Почему наши чувства во сне иногда сильнее, ярче и глубже, чем наяву? Может быть, во время сна пробуждаются какие-то иные, ранее находившиеся в тени эмоции? Или оттого, что мы, освободившись от дневных забот, тревог, переживаний, сомнений и привычек, отдаемся одному чувству?

А если говорить проще, был целый год ожидания, печалей и радостей, когда одно короткое письмо могло превратить хмурое ненастье в солнечный день и ледяное дыхание заснеженных вершин — в ласку весеннего ветерка. Ведь каждый из нас в свое время был согрет этим самым светлым и самым теплым солнцем.

Почему для меня так памятен первый год зимовки? Первое впечатление? Новая обстановка? Свежесть восприятия? Конечно, но причина кроется глубже.

Я не стал еще профессиональным гидрометеорологом, не привык смотреть на окружающий мир с колокольни своей профессии. Ведь почти каждый ученый-специалист воспринимает мир как комплекс разобщенных деталей. И только не искушенный в науке человек ощущает мир цельно. Эта нехитрая истина привела к тому, что большинство писателей-фантастов помещало в необычную обстановку обыкновенных, заурядных людей. Вспомните героев Жюля Верна, Герберта Уэллса, Конан-Дойля, Александра Беляева. Среди отважных путешественников, занятых своей наукой ученых, умных инженеров оказывается далекий от науки и техники человек. И от имени этого-то, казалось бы, совсем ненужного героя и ведется, как правило, рассказ; он почему-то главная фигура повествования. Взять хотя бы журналиста Меллоуна из «Затерянного мира» Конан-Дойля.