Комако покачала на ладони свисавшие с хаттэ колосья, словно взвешивая нечто драгоценное.
– Урожай-то какой! Прикоснуться к таким колосьям – и то приятно.
Глаза у нее чуть-чуть сузились, должно быть, прикосновение к колосьям действительно доставляло ей удовольствие. Низко над ее головой пролетела стайка воробьев.
На стене висело объявление: «Соглашение по поденной оплате рабочих на посадке риса – девяносто сэн в день с питанием. Женщины-работницы получают шестьдесят процентов указанной суммы».
В доме Йоко, стоявшем в глубине огорода, чуть в стороне от тракта, тоже висели хаттэ. Они висели на жердях в левом углу двора, между деревьями персимона, росшими вдоль белой стены соседнего дома. Между двором и огородом, под прямым углом к деревьям персимона, тоже стояли хаттэ. С одного края в снопах был сделан проход. Все вместе производило впечатление шалаша, только не из рогожи, а из рисовых снопов. В огороде на фоне увядших георгинов и роз раскинуло свои могучие листья та́ро. Хаттэ скрывали небольшой пруд для выращивания лотоса и плававших в нем красных карпов. Они скрывали и окошко той комнатки, где некогда выращивали шелковичных червей и где в прошлом году жила Комако.
Йоко, простившись с ними не очень-то приветливо, направилась к дому через проход в рисовых снопах.
– Она тут одна живет? – спросил Симамура, провожая глазами чуть согнутую спину Йоко.
– Может, и не совсем одна! – огрызнулась Комако. – До чего же неприятно. Не пойду я причесываться… Помешали человеку побыть на могиле. А все из-за тебя! Вечно ты предлагаешь, чего не надо.
– Из-за меня? Из-за твоего упрямства, это ты не захотела побыть с ней вместе у могилы.
– Ты просто меня не понимаешь… Я все же приведу голову в порядок… попозже, если найду время… А к тебе я приду, может быть, запоздаю, но обязательно приду.
Было уже три часа ночи.
Симамура проснулся от резкого стука сёдзи, и тут же ему на грудь упала Комако.
– Сказала приду и пришла… Сказала приду и, видишь, пришла.
Она тяжело дышала.
– Какая ты пьяная!
– Не видишь, что ли, сказала приду и пришла…
– Да, да! Пришла!
– Дорогу совсем не различала. Не различала, говорю. Ой-ой-ой, как мне плохо!..
– И как только тебе удалось подняться по склону?
– Не знаю, ничего я не знаю. – Откинувшись назад, она повалилась на Симамуру.
Симамуре стало тяжело дышать, он попытался встать, но не удержался – спросонья, должно быть, – и снова упал на постель. Его голова легла на что-то горячее.
– Глупая, ты же горишь как в огне!
– Да? Огненная подушка. Смотри, обожжешься…
Симамура прикрыл глаза. Жар ее тела будто наполнял ему голову. И казалось, что он наполняется счастьем, что сейчас он постигает всю полноту жизни. Резкое дыхание Комако свидетельствовало о реальности всего происходящего. Симамура купался в каком-то сладостном раскаянии, словно ему уже ничего не оставалось, лишь умиротворенно ждать отмщения.
– Сказала, что приду, и пришла… – сосредоточенно повторяла Комако. – Пришла, а теперь и домой можно. Голову буду мыть…
Она шумно выпила воды.
– Да разве ты дойдешь в таком состоянии?
– Дойду… Я не одна… А куда делись мои купальные принадлежности?
Симамура встал и включил свет. Комако, закрыв лицо руками, уткнулась в татами.
– Не хочу… свет…
Она была в ярком ночном кимоно, отделанном у ворота черным атласом, рукава в стиле «гэнроку», талия опоясана узким оби «датэмаки». Воротника нижнего кимоно не было видно. Ее босые ноги – даже они! – казались совсем пьяными. И все же она, сжавшаяся в комочек, словно желавшая спрятаться, была удивительно милой.
На татами валялись мыло и расческа – должно быть, Комако растеряла все свои купальные принадлежности.
– Перережь, я ножницы принесла.
– Перерезать? Что перерезать?!
– Да это же! – Комако дотронулась до своих волос на затылке. – Ленточки я хотела перерезать на волосах. А руки не слушаются. Вот я и решила завернуть к тебе, чтобы ты их перерезал.
Симамура осторожно стал перерезать ей ленточки. Комако распускала прядь за прядью и постепенно успокаивалась.
– Который теперь час?
– Три уже.
– Ой, как поздно-то! Смотри, волосы не отрежь!
– Сколько их тут у тебя?
Симамура брал рукой каждую туго перевязанную прядь и ощущал душную теплоту кожи у корней волос.
– Уже три часа, да? Вернувшись домой после банкета, я, кажется, свалилась и уснула. Но раньше-то я с подругами договорилась, они и зашли за мной. Сейчас, наверно, удивляются, куда это я девалась.
– Они ждут тебя?
– Ага, трое, в общественной купальне. У меня было шесть приглашений, но я успела побывать только в четырех местах. На той неделе я буду страшно занята, листва ведь совсем багряной станет… Спасибо большое!
Она подняла голову, расчесывая распущенные волосы и щурясь в улыбке.
– Ой, как смешно! Даже не знаю отчего. – Комако рассеянно собрала волосы. – Ну, я пойду, а то нехорошо перед подругами. На обратном пути я уже не зайду к тебе.
– А ты найдешь дорогу?
– Найду!
Однако, вставая, она наступила на свой подол и пошатнулась.
Комако, улучив момент, дважды приходила к нему в необычное время – в семь утра и в три часа ночи. Симамуре почудилось в этом нечто тревожное, необычное.