Снежник

Но зла я на Саттара не держу. Кому как не мне дано разделить его страсть к охоте? Легко могу я понять этот азарт, что овладевает хищником всякий раз в погоне за добычей. Думая об этом, вспоминаю, как охотилась со стаей в свой последний раз.

Тогда бежала я так быстро, что только и проносилась чернильно-черным пятном моя шкура. А олени ведь тоже были быстры, очень быстры. Впереди только и мелькали их зеркальца с темной каймой. Их казалось и не догонишь. Как вдруг на счастье свое я заметила, что один из них, молодой самец, тяжело дышал, не выдерживая темпа погони, и хромал на одну из ног.

Казалось, вот же он, совсем рядом. Да только неверно это, что олень беззащитен и слаб. Своим сильным и острым копытом, на самом деле, он запросто может проломить даже твердый и крепкий волчий череп.

Подобралась к нему я совсем близко. Рядом со мной был Китан — моя пара, моя любовь, моя поддержка. Он подстраховывал меня. Быстрой стрелой я кинулась вперед, целясь в нежную оленью шею. И удалось сомкнуть мне челюсти на его шкуре. Мой волк был все это время рядом, помогая мне повалить сеголетку.

В тот раз охота удалась. Стае удалось повергнуть еще двух оленей. А не ели тогда мы уже больше недели. Еще не слишком большой срок, но уже и не слишком приятный.

Людям Таррума не знакомо, каково это — голодать. Идти на охоту, от которой зависит судьба не только твоя, а всей твоей стаи. Забыть о сытости и усталости. Ведь правда состоит еще и в том, что Айсбенг — это наша тюрьма.

Если могли бы мы, то уже давно бы сбежали — да только на юге волчья стая не одна. Чтобы отправиться вглубь материка, туда, где в Эллойе будет вдоволь еды для моего брата, нужно занять чьи-то владения. Уничтожить тех, кто жил бы там до нас.

И дело не в жалости — звери такого слова не знают. Правда в другом. Ее страшно признавать. Мы свирепые хищники с севера, чьи стаи самые крупные на материке. Но в то же время, мы не в силах одолеть наших сытых и сильных соперников. Айсбенг убивает своих жильцов и день за днем делает нас слабее. Наши кости уже торчат так сильно, что даже шерсть не может этого скрыть. А холод — оружие зимы, которое мы никак не в состоянии побороть.

Я вижу, как звери в Айсбенге все больше копят в себе злобу. Настанет день, когда потеряв всякий страх, хищники с полуострова, обессиленные и ожесточенные, в отчаянии двинутся на материк.

Они погибнут. Не все, так большинство. Но сперва плодородные южные земли наберут крови немало.

И я боюсь этих времен. Да только, хоть я и даану, мне нечего предоставить зиме. Остается лишь петь поминальную песнь над еще одним поверженным ею волком…

Признаюсь, была у меня тщедушная мысль, что одной на материке будет проще. Но выжить волчице удастся лишь, если найдет она себе достойную пару. Только тогда там, где солнце более милостиво, возможно, мне удалось бы встретить старость, а не пасть, ощущая, как холод добрался до сердца. Еще могла бы послушной стать воли норта. Как знать, может, люди тоже не позволили бы мне голодать. Но все же… Покориться человеку! Немыслимо. Не могу я побороть свою волчью гордость. Не могу и трусливо сбежать одна, бросив стаю в плену айсбенских льдов. Невероятно представить, что я могла бы вместо любимого волка с серебристой шкурой отдать предпочтение кому-то еще.

Ведь я люблю его, моего Китана. Мне нравится чувствовать себя желанной, равной кому-то в могуществе, разделять с ним победы и поражения. Вместе наделены мы с ним силой, какой не обладаем по одному. И здесь, окруженная чужаками, я чувствую себя как никогда одинокой.

Скоро ли я смогу прижаться к твоему теплому боку, мой волк?..

Вечером люди, усталые, обессиленные от тяжелой дороги, разводят огонь. И даже те из моего караула, что как коршуны следили за каждым неосторожным шагом, становятся менее бдительными, хоть и из виду бросать меня не спешат.

Саттар берет в руки дощечку — таких я еще не видала: вся гладкая, будто литая, из темного дерева, с узорами светлыми, искрящимися на свету. Она натерта до блеска, без острых углов, без зазубрин, что могли бы оставить занозы, саднящие в коже. А посередине блестят на ней тугие нити, всего пять штук, и каждая тоньше волоса с моей головы.

— Сыграй же нам, Саттар! — просит охотника мальчишка Бели. Его слова подхватывает общий слаженный гул.

Когда слышу музыку, не веря озираюсь по сторонам. Мои уши ласкает мелодия, не похожая ни на пение птиц, ни на волчий тоскующий вой. Никак не понять мне, как эта дощечка из мертвого дерева способна издавать звуки, сливающиеся в столь прекрасную песню. Саттар трепетно держит деревяшку в руках, и под его пальцами рождается творение, какого не знала прежде я никогда.

Поистине чудесно!

Мелодия обрывается. Сама я будто бы пробуждаюсь от наваждения и замечаю, что в лагере, кроме меня, музыканта и Ильяса, все спят. И воздух уже не полон чарующих звуков, а раздирается от дружного, слаженного мужского храпа.