Снежные псы

Медведь почти уже добежал до памятника, как вдруг замер, будто окаменел, и Гобзиков заметил, что из белой шкуры на загривке торчит алый дротик. Зверь сделал еще несколько шагов, лапы у него разъехались, и он растянулся на снегу. Даже, можно сказать, растекся, как шкурка от переспелого банана.

Трое приблизились. В тяжелых зимних одеждах, в унтах. Настоящие полярники. Тот, что стоял справа, был в полушубке черном, человек в центре – в полушубке белом, а который слева – вовсе не в полушубке, а в ватнике. И в валенках.

– Хорошее снотворное, – сказал стрелявший из арбалета. – Действует почти мгновенно…

– Зачем тебе снотворное? – спросил человек в белом полушубке.

– Пригодиться может. Отличная вещь.

– Ну да…

Стояли. Смотрели на замерзающего Гобзикова, медведем не интересовались. Молча перезаряжали оружие. Один револьверы, другой арбалет. Потом тот, что был в черном, истерически рассмеялся и произнес загадочную фразу:

– Один самолет сожрал, другой прилип к свистульке. И к ракете еще. Какой необычный, однако, день. Богатый на дураков.

– И не говори, – согласился тип в белом, – просто косяком пошли.

Он достал из-под полушубка фотоаппарат и сделал несколько снимков. С явным удовольствием.

– И этот еще тоже… – Фотограф указал на медведя. – Мне кажется, я с ним уже встречался… Зря я его с вышки снял. Тоже дурак, впрочем, медведям так и полагается…

Потом спросил у Гобзикова:

– Ты кто, Паганини?

Гобзиков ответил. Вернее, продудел.

– Странное имя, – сказал тип в черном.

– Нормальное, – пожал плечами в белом. – Может, он на самом деле музыкант. Даже флейту не выпускает…

– Это горн. А может, как его… корнет-а-пистон.

– Вряд ли… Хотя, может быть. Наверное, музыкант.

– Это шпион, – сказал тот, что был в ватнике.

– С чего ты взял?

– Чую. Я всегда их чую.

– Корнет-а-пистон…

Тупой разговор продолжался. Гобзиков не выдержал, продудел, что его надо снимать, а то он вообще скоро окочурится. Спасители переглянулись и согласились.

– Надо что-то делать, выручить его, – предложил тип в черном. – Мне кажется, у него нет иммунитета против холода. Вдруг сдохнет? Пошлем Тытырина за бластером, бахнем в основание памятника на рассеянной мощности – бронза разогреется, он и отлипнет…

– Жалко, – возразил белый.

– Да ничего с ним не будет, – черный махнул рукой, – не поджарится. Свалится просто, да и все…

Ватник молчал, поглядывал с опаской на бездвижного медведя и с каким-то подозрением на Гобзикова.

– Да я про памятник, – пояснил белый. – Памятник славный, еще расплавится. А он, может быть, в культурное наследие внесен…

– А, какая разница! Ладно, не буду из бластера… Но если не из бластера, тогда горыном. Горын только разогреет.

– Кого?

– Да всех. Давай свисти.

– Они только спать легли…

Арбалетчик в черном тулупе поморщился.

– Спать легли… Возишься с ними как с…

И плюнул.

– Надо же его как-то снимать…

– У меня антифриз есть, – сказал человек в белом.

– В таблетках?

– И в таблетках, и жидкий. Придется пожертвовать.

Белый тулуп вздохнул, подул зачем-то на правую руку и полез по лестнице вверх. Добрался до иллюминатора, ухватился за антенну, подтянулся и оказался напротив Гобзикова.

– Привет, композитор. Глаза зажмурь…

Гобзиков послушно закрыл глаза. Хлопнула пробка, и Гобзиков услышал, как на затылок льется ледяная жидкость. Она оказалась удивительно текучей, почти мгновенно распространилась по всему телу, и неожиданно Гобзиков почувствовал, что разогревается. Что тает ледяная корка вокруг рта, огонь проникает в пальцы, чертова труба теплеет и отрывается…

Труба отвалилась и брякнула вниз.

– Рот открой, – последовал приказ.

Гобзиков с трудом открыл рот. И тут же поймал на язык холодную горошину. Пилюля как-то сама прокатилась в горло, затем в желудок. Гобзиков прислушивался к ощущениям.

– Держись покрепче, – посоветовал спаситель. – Сейчас рванет…

Гобзиков хотел спросить, что рванет, но не успел, потому что на самом деле рвануло. В желудке булькнуло, и Гобзиков понял, что желудок его сгорел. Испарился в ядерной вспышке. Потом вспышка пошла в разные стороны, сжигая легкие, сердце, горло – все. Гобзиков завыл.

– Нормально, будешь жить. – Белый спрыгнул вниз.

Гобзиков разжал руки, оторвался от антенны и обрушился на медведя. Медведь оказался упругий, Гобзиков отскочил от него, как от батута.

Типы в полушубках засмеялись. А третий, который в ватнике был и признал в Гобзикове шпиона, совсем не улыбнулся даже. Гобзиков с трудом поднялся на ноги. А тот все пялился и пялился, с прищуром. Гобзикову стало неприятно от его взгляда, и он скосил глаза в сторону. Он вообще-то не представлял, что сейчас надо делать… Ах да, тянуть время. Лара велела тянуть время. Как можно дольше, до последнего. А для того, чтобы тянуть время, не было никаких сил.

Черный полушубок посмотрел на белого, белый посмотрел на ватника, ватник выступил вперед с надменным выражением лица и фигуры.

– Ты кто? – спросил он. – Ты зачем? Ты один? Ты шпион?

– Один, – ответил Гобзиков. – Мне бы чего-нибудь… поесть…

– Поесть потом, – надменно заявил ватник. – Поесть надо заслужить. Ты что, сюда солянку прихлопал жрать?

– Какую солянку?..