Снежный ангел

— Ты никогда особо хорошо в шахматы не играл.

— Не играл?

— Нет. — Купер смотрит на Митча серьезными глазами. — Ты начал играть только потому, что твоя дочка в старших классах пошла в шахматный кружок. Тебе хотелось играть с ней. Помнишь?

Митч силится представить, как играет в шахматы с дочкой-подростком. Какого она была роста? А волосы — темные или светлые? А глаза какие — синие? Карие? Зеленые? Нет, не вспомнить. И сердце колет. Но в тот миг, когда он уже готов сдаться, она легко пробегает по самому краешку памяти.

Худенькая, симпатичная, большеглазая. И затравленный взгляд. Господи, до чего хочется вырвать ее из прошлого, обнять. Она выглядит такой загнанной, сломленной. Тем более что ему почему-то кажется, что он не часто обнимал ее, когда была возможность.

— Я был плохим отцом, — надтреснутым голосом произносит Митч.

Купер качает головой:

— Нет, не так.

— Я понятия не имел, как это — быть отцом. Особенно отцом дочери. Что я знал про маленьких девочек?

— Ну, к детям вообще-то инструкций не прилагается. Ты старался.

— Мало, видно, старался.

Митч борется со вспыхнувшим вдруг яростным желанием смахнуть шашки со стола. Заорать. Разбить что-нибудь. Да только к чему? У него дома частенько швыряли вещи, покоя это не приносило.

— Она была невеселой, верно?

— Это не твоя вина, — отвечает Купер, но это мало утешает. — Жизнь не всегда веселая.

— Моя жена… — Митч обрывает себя. Страшно договорить до конца. — Моя жена такое говорила и такое вытворяла…

— Вот видишь? — Купер вскидывает руки, будто это все объясняет. — Твоя жена! А не ты.

— Какая теперь разница, кто что делал?

Может, Митч не помнит своего адреса и как выглядела его дочь — тоже, но одно он знает наверное: есть грехи деянием, а есть грехи недеянием. Делал, не делал — не важно. Смотрел сквозь пальцы — значит, виноват. Себя прошлого он ненавидит, а себя нынешнего — не узнает. Прошлое — мутный коктейль чувств и обрывков воспоминаний, от которого в голове туман. Взять бы прожитые годы да разложить по порядку — как есть. Разложить и взглянуть на собственную жизнь. Какой она была? У него такое ощущение, что была его жизнь грандиозной неудачей.

— Я вижу ее, Купер. — Митч прижимает руку ко лбу, точно в попытке удержать зыбкий образ девочки. — Вижу, а тронуть не могу. Не могу выговорить слова, которые хочу сказать ей.

Купер не отзывается так долго, что Митч в конце концов поднимает на него взгляд. Лицо сидящего перед ним человека полно жалости. Или сочувствия.

— Что бы ты ей сказал, если б мог?

— Сказал бы, что виноват, — не задумываясь, отвечает Митч. — Что должен был заступаться за нее. — Митч смотрит в окно, на медленно опускающиеся крупные снежинки. — Сказал бы, что люблю ее.

Глава 7

Рэйчел

8 октября

Лили лежала на своей кровати с задернутым кружевным пологом. Глаза закрыты, но даже сквозь полупрозрачную ткань видно, что она не спит. Бедняга. Так расстроилась, где уж тут заснуть.

— У вас здесь не занято?

Не самая удачная шутка. Лили не отозвалась.

Не дожидаясь приглашения, я откинула легкую завесу и присела на край постели.

— Я знаю, ты не спишь.

— Нет, сплю. — Лили перекатилась на другой бок, подставив мне спину, свернулась в тугой клубок, из середины которого торчала голова плюшевого медведя. — Уходи.

— Никуда я не уйду, — прошептала я. Не знаю, может, я не то сказала, но тогда мне казалось, что ей нужны были именно эти слова: — Я с тобой, Лил. И всегда буду с тобой.

Долго мы с ней так просидели. Я гладила рукой бледно-лиловое одеяло, а Лили старательно сопела, делая вид, что не обращает на меня внимания. Словно единственный человек, которому стоит доверять, — это она сама. Разве можно ее винить? Я не всегда была с ней честна. Возможно, я ошибалась, полагая, что кое о чем лучше молчать.

— Я просто хотела уберечь тебя, — тихо начала я. — По себе знаю, что значит быть одной, когда некому защитить тебя от монстра под кроватью.

— Нет у меня под кроватью никакого монстра, — глухо пробурчала Лили в плюшевую медвежью шкуру.

Я ненатурально засмеялась:

— У меня под кроватью тоже не было никакого монстра. Это просто так говорят.

— Сама знаю. — Лили на мгновение замерла. Даже дышать перестала, явно решая, сказать или нет. И сказала: — Папа — монстр?

Что ей ответить? Да. И нет.

— У папы своеобразные представления о жизни, Лил. Это не значит, что он монстр, но иногда он делает страшные вещи.

— Ненавижу его!

Это было сказано с такой свирепостью, что я растерялась. До сих пор Лили проявляла не более чем вежливое безразличие к отцу. Сайрус мало занимался ею, когда та была маленькой, а когда Лили, подрастая, сама пробовала наладить отношения, то неизменно натыкалась на стену и со временем привыкла жить в доме, где папа — всего лишь финансовая опора. Он приносил домой деньги, каждый вечер за ужином сидел напротив нее, но делами ее почти не интересовался, и Лили научилась отвечать ему тем же. Она не была папиной дочкой. Но ненавидеть его у нее причин не было.

— Ничего подобного, — возразила я.

— Ненавижу! — Лили рывком села. — Он ударил тебя! Как он мог… как это вообще можно?..