Снежный гусь

— Гусь это был, самый что не на есть гусь, прости Господи, — сказал рядовой Поттон, из Лондонских королевских стрелков.

— Да ну, — сказал кривоногий артиллерист.

— Гусь — весь как есть. Вот и Джок видел его, не даст соврать. В Дюнкерке, стало быть. Появился прямо из этого ада, вони и дыма у нас над головой. Сам белый, только концы крыльев черные — и как начнет кружить над нами, не хуже какого-нибудь бомбардировщика, будь он неладен. Джок тогда и говорит: «Конец нам. Это ангел смерти пришел по наши души».

«Так я тебе и поверил, — говорю я. — Гусь это, будь он не ладен. Не иначе как с вестью из дома. Небось, передают привет от Черчиля и спрашивают, как нам нравится эта чертова баня. И если уж на то пошло, знак, скорее, добрый — значит, мы еще не безнадежны, дружище».

Жмемся мы, значит, на берегу между Дюнкерком и Ла Панни, что твои голуби на набережной Виктории, и ждем, когда немец по нас шарахнет. Он и шарахал. Только и слышно — то сзади, то сбоку, то над головой. И шрапнелью потчует, и снарядами, и из мессершмитов задает перцу.

А всего в полумиле от проклятых мелей стоит «Кентская дева», эдакая прогулочная баржа — я летом сам не раз на ней плавал из Маргейта, — ждет, чтобы нас подобрать.

И вот лежим мы распластанные на берегу и ругаемся на чем свет стоит, потому что добраться до баржи нет никакой возможности, и вдруг налетает на нее немецкий пикировщик и сыплет бомбы направо и налево, и фонтаны вокруг нее бьют, как в королевских садах, — то еще представление, доложу я вам.

Тут вступается наш эсминец и — так и растак — посылает пикировщика к черту, но в это время налетает другой — и с эсминцем покончено. Он еще горел какое-то время прежде, чем затонуть, и гарь и дым несло на берег, и вот из черно-желтой завесы вылетает этот самый гусь и начинает кружить прямо над нами.

И потом из-за береговой линии возникает он — на маленькой парусной лодчонке — и плывет себе как ни в чем не бывало, как эдакий щеголь, что вышел в летний полдень на морскую прогулку в Хенли.

— Кто это — он? — спросил кто-то из штатских.

— Тот, без кого мы бы не спаслись. Плыл прямо в пекло: немец вел обстрел с бреющего полета. Моторная лодка, та, что еще раньше пыталась снять нас с берега, затонула полчаса назад. Вода шипела от пуль и снарядов. Но он плевал на них, плыл себе, и все тут. Горючего у него не было, так что пожара он не боялся.

И вот появился на отмели, из черного дыма от горящего эсминца — маленький такой, темный, с бородой, с эдакой птичьей лапой заместо руки и горбом за плечами.

Зубами он держал веревку, она здорово выделялась белизной на фоне его черной бороды, вещей в лодке и румпеля. И он — горбун, стало быть, — делает нам знаки, чтобы мы приблизились. А сверху кругами носится этот самый гусь, будь он неладен.

Джок тогда говорит: «Глядите, теперь уж нам точно крышка. Это сам дьявол за нами явился. Только я, верно, совсем ослеп — не узнаю его».

«Ладно тебе, — говорю я ему. — По мне, так он больше походит на милостивого Господа, чем на какого-то дьявола, будь он неладен».

Он и впрямь был как с картинки учебника для воскресной школы — с этим своим бледным лицом, темными глазищами, бородой и этой лодкой в придачу.

«За один раз могу взять семерых», — крикнул он, приблизившись.

Наш офицер гаркнул: «Хорошо, парень!.. Ближняя семерка — валяйте!»

Мы вошли в воду — и к нему. Я был так слаб, что не мог перелезть через борт, но он взял меня за ворот кителя и втащил сам. «Вот так, говорит, парень. Давай, следующий».

В общем, я очнуться не успел, как оказался в лодке. Уж силен он был так силен. Потом ставит парус, что с одного боку весь изрешечен пулями, и кричит: «Пригнитесь, ребята, на случай, если мы повстречаемся с кем-нибудь из ваших друзей», и мы отчаливаем — он сидит на корме, одна веревка — в зубах, другая — в этой его птичьей лапе, правая рука — на румпеле, — так и ведет нас сквозь град снарядов — это старается наземная батарея, что окопалась где-то в глубине на берегу. А гусь этот чертов все кружит и кружит, и сигналит нам сквозь всю эту какофонию, как какой-нибудь чертов «моррис» на объезде в Винчестере.

«Говорил я тебе, что гусь — добрый знак? — говорю я Джоку. — Глянь на небо — ангел Божий, да и только».

А этот, у румпеля, знай, себе поглядывает на гуся: у самого-то веревка в зубах и лыбится на него, как будто уж век его знает.

Доставил он нас на «Кентскую деву», и назад — за следующей партией. И так туда-сюда весь день и всю ночь тоже, потому что Дюнкерк горел так, что и ночью все было видно. Не знаю уж, сколько раз он успел обернуться, но только он, да еще шикарная моторная лодка Темзинского яхт-клуба и подоспевшая потом большая спасательная лодка из Пула забрали нас с этого адского берега — всех до единого.