Снежный король

— Говорят, что на все руки она мастерица. Зовут Марья, Мэри по-нашему. Сватались к ней тысячи знатных женихов со всего мира, но девица так горда и своенравна, что всем отказала. А еще говорят, что сестра ее стала женой царя подземного, Кащея.

Как прозвучало имя Кащея, рыжий голову поднял, внимательно на рассказчика посмотрел.

— Завидная невеста, — почти трезво пробормотал кто-то из рыцарей. Зашептались воины задумчиво.

Расхохотался король Яр-Тур, на королеву свою с гордостью глядя. Ох, хороша! Стан тонкий, глаза оленьи, волосы как шелк, губы как розы нежные.

— Мало веры сказкам таким, — проревел он, — как известно, каждый тролль свои холмы хвалит. Нет равных Джиневрии моей!

— Нет! — с готовностью поддержали рыцари и снова выпили.

— Но, даже если вторая та девка по красоте, — продолжал Яр-Тур хмельно, — хочу я, чтобы жила она в земле гранпританской и ее славила, а не какую-то там Русь за морем. Вот мое слово: чтобы вас, рыцари мои верные, развеселить и узнать, кто хитрее и быстрее, спор я предлагаю. Кто девицу эту в жены возьмет, тому я подарю любую вещь, что он попросит. Кроме меча моего. — И король коснулся рукоятки Экскалибура.

Зашумели воины одобрительно, заспорили — кто первым будет?

— И древо эльфийское отдашь, что летом цветет золотым листом, а зимой — серебряным? — спросил вдруг рыжий громко.

— А, Мерлин, друг, — рассмеялся король. — Давно ты это дерево себе на зелья забрать хочешь, в сад свой волшебный, знаю, знаю. Его не отдам, но вот тебе мое слово — возьмешь девку в жены, уговорю фейри, мне его подаривших, отдать тебе ветку на развод. Но неужто ты готов ради него жениться? Ты мне, помнится, говорил, что скорее в монастырь аббатом уйдешь, чем добровольно жену возьмешь!

— Уж очень награда заманчива, — ответил рыжий, поднимаясь. — Лист золотой с дерева того созревание любых зелий ускоряет, а серебряный — позволяет хранить хоть сто лет. Может, и женюсь.

* * *

Сидела я как-то летней порой у окошка горницы своей, песню тоскливую напевая, и цветы вышивала на скатерти белой. Рядом наша с Аленой нянюшка старая: уже почти слепая, а вышивает лучше, чем я, и песни у нее веселее. Скучно мне было — хотела я пойти за околицу батюшку с ярмарки встречать, но небо тучами черными затянуло и дождь летний полил. Молнии сверкают, гром грохочет, и девки сенные с корзинами во дворе носятся, одежду снимают с веревок, чтобы в терем нести, к печи на просушку.

Вот и взялась я за пяльцы: обед уж приготовила, в тереме чистота, а без дела не сидится мне — надо чем-то руки занять, если уж язык нечем. Нянюшку я люблю, но с ней не посмеешься, не пошутишь, как с Аленой, сестрой моей, тайны девичьи не обсудишь. А как Алена интересно мне книги ученые пересказывала! Я-то хоть читать умею и языкам обучена, ибо сызмальства слышала речь разную от иноземцев, с которыми батюшка торг вел, но поди пойми, что там написано! А Алена разбиралась, словами простыми мне все рассказывала.

Очень я по ней нынче скучала.

Два года миновало с той поры, как она замуж за царя подземного вышла, за Кащея Чудиновича. Жили они в любви да согласии, и уж сыновья у них подрастали. Мы Алену навещали часто, а все равно печально расставаться было. Но что поделать, как ни крути, мужняя жена уже другой семье принадлежит, и заботы у нее другие.

— Какие там заботы, — смеялась она, — с близнятами няньки-мамки помогают, знай по правую руку от мужа сиди и царственно на всех поглядывай. Да за травами теперь с дружиной езжу, а не одна хожу, а так не запрещает Кащей мне травы ведать и лечить, почетно у них это, что царица сама на болящих руки возлагает. Разве что, — шепотом добавляла, — разрешает только детишек малых да баб смотреть, да я не спорю.

Я все равно вздыхала грустно. Кащей, видя печаль такую, приглашал нас в царство подземное к нему переселиться. Но отказался отец.

— Благодарствую, зять дорогой, — сказал он за обедом как-то, чашу вина выпив и усы с бородой отерев, — но я в селе своем родился, в нем и помереть хочу. Чтобы положили меня рядом с Аннушкой моей, женой любимой, — могилка ее тут уж девятнадцать лет, и я никуда не уйду. А ежели Марья захочет с Аленой жить, — посмотрел он на меня, — так неволить я ее не буду.

— Останься, Машенька! — Алена меня за плечи обняла и подбородок на плечо положила.

Ох и похорошела же она замужем: пополнела, величавой стала, волосы рыжие золотыми волнами на спину ложатся, обручем с каменьями на лбу прижатые. Только улыбка такой же озорной осталась да глаза веселыми.

— Нет, сестрица, — покачала головой я, — у тебя своя судьба, а у меня своя. Останусь я с батюшкой, пока не найду друга сердечного, такого, чтобы мы с ним друг друга так же, как вы с мужем любили.

Переглянулись Кащей и Алена: зарумянилась сестра, усмехнулась лукаво.

— Тогда этого и буду тебе желать, Марьюшка, — сказала она. — Вижу, что за меня ты счастлива, а мне не будет больше счастья чем тебя счастливой видеть.