Снимать штаны и бегать

Он, автор памятника Всем Людям, виноват только в том, что мы, люди, оказались недостойной натурой для слепка… Что мы не так благородны, как Рыцарь с васильками на шлеме, что мы не можем так бесхитростно радоваться жизни, как пузатый крокодил, и у нас недостает воображения и времени, чтоб разглядеть, как прекрасен мир, отраженный в железных щеках желтого слона. Нам не нужен его памятник, нам больше подходит бронзовый истукан…

Глава 32. Тайна Елизаветы

Василий продирался сквозь безумную толпу и заражался ее безумием. Но его помешательство никак не увязывалось с восторгами масс, а носило сугубо индивидуальный характер.

– Елизавета! Постойте! – кричал он отчаянно, но крик тонул в ликующем гвалте толпы. Раздайбедин начал сомневаться в реальности происходящего. Он видел перед собою не человеческие лица, а застывшие, словно вылепленные из цветного воска, гримасы. Раззявленные рты издавали торжествующий рев, который смешивался в ушах Василия с галочьим гомоном. Ему начало вдруг казаться, что он попал в беснующийся поток, который неумолимо несет его, швыряет по камням, желая спихнуть в могилу генерала Бубнеева. Ужас и отчаяние взметнулись в душе Василия, и забушевали, подобно яростному пламени при верховом пожаре. Раздайбедин вдруг отчетливо осознал, что могильная плита девицы Елизаветы – это открытая дверь, через которую можно войти и выйти. А могила у подножия памятника – западня. Западня, созданная им же! В ней не будет ничего, кроме пустого гроба. Ни доброй людской памяти, ни светлой скорби – лишь пустота, образованная его, Василия, трудами, и большая ложь, собственноручно заколоченная им в сосновый ящик. Раздайбедин уже чувствовал, как давит ему на грудь сырая, тяжелая, холодная глина. По телу пробегала дрожь от безысходного могильного холода. Это страшное предчувствие заставило его еще сильнее заработать локтями, и еще яростнее расталкивать толпу.

На секунду Василию показалось, что он увидел через головы хрупкую спину, укутанную в призрачную шаль с кистями. Но через мгновенье это видение было скрыто объемным транспарантом, с которого Василию насмешливо улыбнулся Харитон Ильич.

Неожиданно толпа схлынула и выплюнула его, полностью обессиленного, на пустую улицу. Теперь она гудела где-то за спиной – как показалось Василию, обмануто и разочарованно. Раздайбедин несколько раз жадно глотнул воздух, обвел глазами серые дома и ухабистую дорогу, но не увидел никого. Только незнакомая белоголовая девчонка стояла у забора и с сердитым любопытством смотрела то на штормящее людское море, то на Василия, так счастливо выброшенного на берег.

– Ты… Ты не видела здесь девушку? – задыхаясь, спросил Василий. – Такая… Худенькая, в белой шали?

Девочка испытующе оглядела его желтые очки и взволнованную физиономию. Потом она молча подняла загорелую руку и махнула ею по направлению к концу улицы. Туда, где среди рябиновых зарослей, поднималась в гору лестница из могильных плит.

– Конечно! – воскликнул Василий и хлопнул себя рукой по лбу. – Какой же я болван?! Где же еще я мог ее найти!

Он бросился к рябиннику и уже на ходу, обернувшись, крикнул девочке:

– Спасибо! Эй!

И помахал рукой.

Он бежал, поскальзываясь на мокрой глине, торопился, боясь опоздать. Наконец, Василий увидел перед собою серые ступени, уходящие в зловещую зеленоватую мглу. На секунду он задержался, словно на краю обрыва. Здесь Раздайбедин несколько раз глубоко вздохнул, поправил очки и почесал переносицу. Потом решительно выдохнул:

– Могила? Что ж, пусть будет могила! И там, как выясняется, люди живут!

И, уж больше не раздумывая, кинулся сквозь рябинник. Мокрые ветки хлестали по лицу. Все так же издевательски за спиной кричали галки, а в душе громко клокотала странная смесь отчаяния и надежды.

Ступень, еще ступень. За этим разлапистым кустом будет поворот, и там…

Василий обогнул куст и замер. На серой ступени стояла хрупкая фигура. Елизавета с грустью смотрела на могильную плиту со стертыми буквами и, казалось, не слышала приближения Василия.

Он остановился на три ступени ниже, боясь спугнуть видение… Дыхание его, до этой поры прерывистое от долгого бега, вдруг замерло. Он стоял и не знал – вдохнуть ему или выдохнуть. Раньше в полутьме черты Елизаветы казались ему приятными, но несколько размытыми и неопределенными. Сейчас он отчетливо увидел перед собою лицо, словно рассветными лучами, озаренное спокойной красотой. Он разглядел под длинными ресницами печальную глубину карих глаз. Увидел русые волосы, собранные в тяжелый узел, и даже небольшую родинку на шее около уха. От чего-то вдруг – может быть, из-за этой самой родинки на хрупкой шее – Елизавета показалась ему очень беззащитной. Василий не находил слов и даже не дышал. Сердце колотилось, разрывая грудь.