Снимем, товарищи, шапки!

Кроме холода, пленных донимал помощник коменданта полковник Заммель. Он появился в Хамельбурге сравнительно недавно из Молодечненского лагеря, где занимал такую же должность. Вместе с ним переехала из Молодечно тамошняя атмосфера мелких придирок, наглой ругани, обысков и бесконечных проверок. При Заммеле состояли два унтер-офицера. Один – болтливый толстяк. Сперва он усиленно рекомедовал себя старым социал-демократом со станции Виллинген, а потом нашел нужным изменить редакцию и превратился в старого коммуниста из города Нейштадт. Второй унтер-офицер был самый настоящий «форкемпфер»:[21] глуп, исполнителен и беспощадно суров. Однако и он тоже прикидывался коммунистом. Хотя ни первому, ни второму никто не верил ни в едином слове, но оба они с тупым упорством подбивали пленных на побег в Швейцарию, расписывая наилучшие маршруты через Шварцвальд и даже обещая адреса.

…Зима перевалила за январь. Небо то сдвигало, то раздвигало клочкастые вихры тумана. Белые волны ползли по земле, клубясь в кустах и ватой обвисая на деревьях, – начиналась весна. Лагерная одежда вбирала влагу из воздуха с жадностью губки. К вечеру, когда туман разрывало ветром в лохмотья, одежда пристывала и делалась твердой, как арбузная корка. Заключенные заболевали и умирали сотнями. Так продолжалось до марта, когда вдруг потеплело, деревья зазеленели и в полях загорелся желтый цвет ромашки.

Вопрос о побеге из лагеря существовал не только в воображении эсэсовцев. Когда заммелевские провокаторы начинали болтать на эту тему, их старались не слушать, отвертывались от них, отходили в сторону. Но, когда об этом заговаривал Карбышев, молодежь превращалась в слух. Мысли Карбышева были просты, ясны и в высшей степени увлекательны.

– Сражаться за фашизм – значит вместе с ним совершать преступления. Сложить руки и ждать, чем кончится – значит помогать фашизму. Что же остается? Борьба. Вот наши принципы: во-первых, не работать на гитлеровцев и, во-вторых, при первой возможности бежать. Мне за шестьдесят, но и я рискнул бы. Вам же, молодым людям, стыдно не думать о побеге…

И хамельбургская молодежь мечтала, строила планы, прятала сухари и маргарин. Ждали весны. Наконец она пришла. Но тут возникли слухи, будто Швейцария возвращает беглецов в Германию. Из восточных концентрационных лагерей можно было подаваться в сторону Польши, к Августовским лесам, в партизанское царство. А для хамельбургских пленников существовало одно-единственное направление – чешская граница. Пусть и там немцы. Но все-таки это не Германия. И туда, к этой границе, с первых дней весны были обращены все помыслы узников.

* * *

Пленных выстроили на Appelplatz,[22] и здесь они стояли с утра до обеда. Значит, были предатели. Кто они? Где они? Повальный обыск, неожиданно произведенный ночью по баракам, раскрыл всю картину подготовки к побегу в Чехию. Отыскались припрятанные продукты, топографические наброски, обнаружилось горло подкопа, прикрытое железным листом перед печкой в шестнадцатом бараке, и дощатый водоотвод из мокрого земляного колодца. И вот на плацу – перекличка за перекличкой. Старшины рабочих команд бегают со списками в руках. В дурацкой суматохе проходят часы. Наконец появляется полковник Заммель. Скрипя своей пружинкой и пощелкивая о сапог резиновым хлыстом со стальным прутиком внутри, он проходит раз двадцать по фронту, приговаривая:

– Мне противно видеть эти лица. Для меня оскорбительно смотреть на них…

Раздается громкая команда, все замирает, и по плацу, направляясь прямо к пленным, вышагивает набитая ватой молодецкая фигура коменданта. Генерал фон Дрейлинг останавливается, одышливый и грузный, но подтянутый по всей форме. Глаза его белы от бешенства; на углах губ – пузырьки пены. Он дрожит от ярости и кричит по-русски:

– М-мерзавцы! Я прикажу немецким солдатам бить вас кулаками, прикладами, ногами – чем попало и по чему попало. Вы так подло виноваты, что не заслуживаете ни малейшего снисхождения. Вы не военнопленные, а… большевики. Вы свиньи, свиньи, свиньи!..

Он задохнулся и с трудом перевел дух.

– Что было бы, если бы кому-нибудь из вас удалось бежать! Я не хочу об этом думать. Но не убежит ни один! Ни один! Таких, как вы, я бил раньше по зубам. Вы все…

– Дрейлинг! – прозвучал спокойный голос Карбышева. – Зачем вы врете? «Таких» вы никогда не били…

Комендант сделал непроизвольное движение, какое делает слепой человек, с ходу наткнувшись на препятствие, – отпрянул и метнулся в сторону. Багровое лицо его зажглось огнем стыда.

– Взять его! – прокричал он. – В карцер!..

Через сутки две партии военнопленных, имевших отношение к делу о неудавшемся побеге, были выведены из лагеря Хамельбург на станцию того же названия, километрах в четырех от города, посажены в товарный поезд и отправлены в Дахау.

* * *