Снимем, товарищи, шапки!

Еще несколько шагов по коридору; открывается одна дверь, потом – другая; и вот Карбышев в просторном кабинете перед высоким, худым человеком в эсэсовском мундире, с грубым, точно у фигуры со старинного рыцарского надгробия, лицом и длинной, как соска, верхней губой. Глаза этого человека жгуче блестят: взгляд – зоркий, нагло проникающий в душу. «Параноик»…

– So![35] – говорит граф Бредероде. – В Бресте вы были моложе. Ха-ха-ха! Курите. Это хорошие английские сигареты «North State Вl…» Что? Не курите? Вы правы. Но правы далеко не во всем, генерал. У вас психология мелкого бюргера – вам не нужно больше того, что вы имеете. А что вы имеете? Известно, что в России Сибирь начинается от Вислы. Русские – люди без души. Нет, мы – из другого теста. Победоносная душа нашего народа одинаково сильна как в поражениях, так и в победах.

– Может быть, в поражениях еще сильнее?

Глаза Бредероде блеснули.

– Да, именно так. Наш народ видит в поражении шаг к победе. Вам этого не понять. Вы, русские, – примитивные люди. Вы упорны, как… Я говорю вам прямо: человек ваших лет выйти из лагеря живым не может. Он непременно умрет там. Недавно вам было сделано превосходное предложение, за которое вы должны были бы ухватиться. А вы… Чего вы хотите? Чего вы не хотите?

– Я не хочу иметь дело с шантажистами вроде господина Раубенгеймера.

– Как бы смеете говорить подобные вещи? В Хамельбурге вы издевались над моим адъютантом Пельтцером, над почтенным генералом Дрейлингом. А здесь оскорбляете «старого борца»[36] Раубенгеймера. Пытаясь устроить вашу судьбу, он приехал к вам…

– Он приехал ко мне как ученый инженер, как профессор. Но это шантаж, потому что на деле он такой же… эсэсовец, как вы.

– Мундир? Глупо, генерал, глупо. Что такое мундир? Тряпка, как и всякая другая. Было время, когда я видел кайзера Вильгельма II в красном бархатном плаще ордена Черного орла. А чем это кончилось? Судить о людях по мундиру, который они носят, – чепуха.

– Не всегда.

– Ну-н?

– Мундир СС отличается от всех прочих тряпок необыкновенным свойством. Разум людей, которые его надевают, вывихнут на сторону, а сердце обросло щетиной…

Карбышев взглянул в глаза Бредероде и замолчал. Глаза эти были холодны, как зимнее небо, и полны тяжелой, непримиримой, жестокой ненависти.

– От вас не требуется ничего, кроме лояльного отношения к фюреру и его власти. Вы же не хотите быть лояльным.

– Не хочу.

– Тогда…

Два офицера СС впихнули Карбышева в лифт. Кабина стремительно опустилась с четвертого этажа в подвал. Дверь ее открылась. Несколько пинков в шею и спину живо продвинули Карбышева по коридору. Опять – открытая дверь. За ней почти пустая, кругом зацементированная одиночная камера с ослепительно яркой лампой под потолком. Дверь захлопнулась. Карбышев протянул руку к кувшину с водой. Ему показалось, что вода мутновата. Но он очень хотел пить и налил в кружку. Напрасно. Едва его губы коснулись жидкости, как сейчас же и отдернулись: вода имела вкус огуречного рассола.

* * *

Через несколько суток пребывания в берлинской тюрьме гестапо жажда, терзавшая Карбышева, сделалась нестерпимой. Две или три ночи он не спал совсем, – отчасти от жажды, отчасти из-за постоянного, ни на миг не притухавшего яркого света, от которого болели и гноились глаза. Пытка? Настоящая. Карбышев объявил голодовку, перестал есть. Он неподвижно лежал на койке, закрыв глаза руками, и думал. О чем только не передумал он за эти четыре дня! На пятый – притушили свет и принесли хорошей, чистой и свежей воды. Он стал понемножку есть, следя за тем, как прозрачная легкость, до краев заполнившая его тело во время голодовки, постепенно вытеснялась из него пищей. А это была удивительная, чудесная легкость: Карбышев лежал на койке и вместе с тем ходил по облакам, – per aspera ad astra,[37] это был странное состояние, похожее и на сон и на обморок, но еще больше – решительно ни на что не похожее.

Когда оно мало-помалу исчезло, в камеру вошел человек с низким, звериным лбом и перешибленным носом. Он поставил свой портфель на пол у двери, аккуратно прислонив его к стенке, и сказал, пристально вглядываясь в изможденное, землистое лицо Карбышева, как бы обскабливая его глазами:

– Позвольте представиться, господин генерал: следователь политической полиции по особо важным делам Эйнеке. Чтобы сразу же исключить всякую возможность возникновения разговоров о шантаже, ставлю вас в известность, что я старый член национал-социалистической партии и глубоко убежден в том, что СС есть моральная опора армии, гарантирующая ей безопасность со стороны тыла.

– Что вам нужно? – спросил Карбышев.

– Получите и распишитесь в получении.

– Что вы мне принесли?

– Тысячу марок.

– Что за марки?

– Это отобранные у вас деньги.

– Когда они были отобраны?

– Когда вас брали в плен.

– Не помню.

– Естественно. Вы были без сознания. Теперь эти деньги возвращаются вам.

– Они мне не нужны.

– Вы ошибаетесь. Деньги не могут быть лишними. Получите и распишитесь…

Советник по особо важным делам развернул ведомость.

– Вот здесь.