Она оставалась еще совсем недолго. Когда Арабелла принесла стопку тарелок из их маленькой кухоньки, с шумом поставила ее на стол и принялась раскладывать салфетки, Эдит пришлось признать поражение.
– Мне пора, – сказала она невозмутимой и непреклонной хозяйке. – Спасибо. Приятно было снова повидаться.
Арабелла молча кивнула, радуясь, что наконец от нее избавится, но Томми поймал ее в дверях.
– Не знаю, что случилось, – сказал он. – Прости, мне очень жаль.
Эдит слабо улыбнулась:
– Ладно. Может быть, просто не суждено.
Она поцеловала его и ушла. И хотя она и притворилась, что смирилась с судьбой, она продолжала думать, что кто-то спугнул ее удачу. И она была права.
Уже совсем поздно вечером я, вопреки своим привычкам, в кои-то веки помогал убирать со стола и случайно слышал через дверь разговор, происходивший на кухне.
– То есть как? – спрашивал разгневанный Томми.
– Как я сказала. Я решила, что будет нечестно устраивать ему засаду, ведь мы же вроде бы его друзья.
– Если ты действительно так подумала, почему ты не сказала Чарльзу и не позволила ему самому принять решение?
– Я могу задать тебе тот же самый вопрос.
Томми был явно очень расстроен:
– Потому что я не уверен, что он сам знает, чего хочет.
В голосе Арабеллы было трудно различить хоть крупицу сожаления.
– Именно. Вот поэтому я и сказала его матери.
– Тогда ты просто стерва.
– Может быть. Подождем месяцев шесть, и тогда скажи мне, что я не права. А теперь неси в комнату сливки и не пролей.
Я не мог и дальше притворяться, что все еще собираю грязные тарелки, и потому вошел в кухню – и не застал и следа разногласий.
– Как это мило с твоей стороны, – произнесла Арабелла, освобождая меня от ноши.
Моя жена отказалась высказывать мнение об этической стороне происшедшего.
– Только не поступай так со мной, – сказала она, и я согласился.
Но я не стал бы упрекать Томми. Более того, я думаю, он поступил как настоящий друг, только ему не хватило твердости. Я бы очень не хотел оказаться на его месте. Я не упомянул слова Арабеллы про шесть месяцев, наверное, потому, что все еще не желал об этом задумываться.
Несколько дней спустя Эдит проснулась и обнаружила, что стоит над унитазом и ее рвет. Должно быть, она пробралась туда на ощупь в полусне и пришла в чувство только тогда, когда ее начало выворачивать. Когда наконец ей стало казаться, что она избавилась уже и от самого желудка, она смогла остановиться, отдышалась и села. Саймон подошел к двери, прикрывая рукой телефонную трубку. Он спал голым, и обычно один взгляд на его божественное тело поднимал ей настроение и настоящее начинало казаться довольно-таки безоблачным, но в то утро она осталась глуха к его мускулистому очарованию.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, хотя вопрос был явно излишним.
– Я думаю, это все креветки, – сказала она, так как прекрасно помнила, что он предпочел суп.
– Бедняжка. Ну ладно, теперь-то они тебе уже не страшны. – Он улыбнулся, дал ей трубку и почти беззвучно произнес, состроив при этом комичную рожицу: – Твоя мать звонит.
Эдит кивнула и протянула руку за телефоном.
– Я сварю кофе, – сказал Саймон и ушел на кухню.
Эдит вытерла рот и привела в порядок мысли.
– Мама? Нет, я была в ванной.
– Так это тебя так тошнило? – спросила миссис Лавери на том конце провода.
– Ну не знаю, кого еще.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Мы вчера ходили в одно дурацкое место в «Эрлс корт», которое открыл этот неудавшийся актер, знакомый Саймона. И я взяла креветки. Не в себе, наверное, была.
– Я только подумала, что ты выглядела неважно, когда я последний раз тебя видела.
Эдит сопровождала мать на прошлой неделе в бесплодных поисках шляпки. От одного этого кто угодно позеленеет, но она ничего не сказала.
– Так ты не болеешь?
– Определенно нет.
– Ты бы ведь сказала мне, если бы это было… что-то такое, правда?
Эдит прекрасно знала, что дважды подумает, прежде чем доверит матери хотя бы список покупок, не говоря уже о более важной информации, но вдаваться в это сейчас не имело смысла.
– Ну конечно же.
Последовала пауза.
– И наверное, ничего нового? Про… все…
– Нет.
– Ах, милая.
Как бы этот разговор ее ни раздражал, Эдит было жаль мать. Ей пришлось признать, что миссис Лавери, пусть ее жизненные ценности пусты и меркантильны, испытывает совершенно неподдельные чувства. И в частности – горькое сожаление.
– Ты же не… предпримешь никаких необдуманных шагов, да?
– Каких шагов?
– То есть… ты же не станешь сжигать мосты, пока не будешь до конца уверена…
Эдит уже привыкла, что ее мать обладает почти безграничным запасом клише, так что ей даже без переводчика было понятно, о чем они сейчас говорят. Как ни странно, но этот вопрос помог Эдит сконцентрироваться на проблеме. Заканчивая разговор, она уже знала, что пришло время действовать.