Снохождение (СИ)

— Но я правильно понял, что львица мне простила?

— Львица этого не скажет, пока не выслушает льва.

Вошла горничная, держа в руках чернильницу, перья в чехле и дощечку для бумаг. Ничуть не удивившись присутствию гостя, она спокойно подошла к столу и начала шуршать-хлопотать, вздыхая. Беседа сама собой стихла, было слышно, как в полной тишине старая львица осторожно и крайне неспешно расставляет писчие принадлежности на столе.

— Смею напомнить, что после полночи соблюдается тишь, — вдруг сказала она. — Вы, наши гости, сможете уснуть безо всякого шума.

Осторожно закрыла дверь.

Хайдарр какое-то время смотрел на закрытые двери, сильно повернув голову; и когда обратил взор к ней, то она заметила смешливую, усталую улыбку.

— А почему это так важно для сиятельной?

— Я дисциплара, Хайдарр, и у меня скоро Приятие. Мне нужно хорошо чувствовать души, а потому упражняюсь на ком попало. Пытаюсь проверить свои ощущения и догадки, не более.

Миланэ действительно говорила правду. Она очень хотела, чтобы картина сегодняшнего сна обрела некое разумное завершение, окончательность, твёрдость; она желала убедиться в её истинности. У неё витали вопросы в душе: но сохранилась ли честность ума? Честность духа? Отдаю ли я себе полный отчёт о своих переживаниях, познаю ли я их? Что происходило со мною и вокруг меня? Сопротивлялась ли воля обману чувства?

— Хочу развеять плохое мнение льва о сестринстве, — махнула перед собою правой ладонью, словно убирая невидимую завесу.

Ровнее в талии, плечо опусти. Хвост с пола, хвост на кровать возложи.

— Ну что ж… — поднялся он. — Наверно, львица хочет приодеться, а я пока выйду и подожду. Сойдём вниз, засядем в таверне.

Дочь Сидны не отвечала, и лев стоял, ожидая ответа. Поглядела на вино, на него, яблоко. Снова вино. Повертела кольцо.

— А зачем: у нас и здесь всё есть для разговора, — ровненько ответила Миланэ, взмахом ладони указав на бутыль.

— Хорошая мысль, — мгновенно согласился он.

«Вот подлец», — почему-то подумала Миланэ, но сама жестом пригласила снова усесться, что он охотно сделал.

— Пусть лучше лев снимет своё облачение. Неудобно, верно, в нём тут.

Да, так-то чуть неудобно: она в одной шемизе, а он, такой грозный, весь в своём плаще да и при оружии. Тогда уж что-то одно: или ей одеться, или он сбросит с себя лишнее.

— Привычно, — так ответил, но сразу отстегнул фибулу, бросил плащ на спинку стула, а оружие с ремнём — прямо на пол, возле противоположной кровати. И снова сел напротив.

— Итак, я верно почувствовала? Лев настроен против Ашаи? Он, будь его воля и свобода, проткнул бы мечом насквозь. Верно говорю?

Почесав подбородок, воин с ухмылкой посмотрел на неё.

— Лихо сказано. Хм. Не совсем так, но… Надо же: это говорит сама Ашаи, и это, оказывается, очень интересно. Пожалуй, она собирается сдать меня Надзору.

— Пожалуй, я согласна перейти на «ты», — предложила Миланэ; с незапамятных времён именно львицы предлагают перейти с уважительного обращения на близкое.

— У меня появилось ещё больше подозрений, — сказал Хайдарр, смеясь и расшнуровывая застёжки сандалий.

— Зря, — отпила Миланэ вина. — Вот и зря.

Вино оказалось чересчур сладким, соответствуя вкусам простых сословий, но не столь плохим.

— Да ничего, мне не страшно. Какая разница, где пропадать.

— Я знаю, — снова сцепила пальцы ладоней на коленке. — Ты много думаешь о бесстрашии.

— А что о нём думать, — он постучал кулаком правой руки по левому плечу, изображая приветствие Имперской армии. — Здесь много не надумаешь. Кто-кто, а я не против таких Ашаи, как ты, потому что ты… хорошая, — мучительно подобрал он слово, хотя на самом деле воли просило совсем иное. — Хотя и хочешь сдать меня в надзираловку, — сбросил сандалии, растопырил пальцы лап. — Но ладно, почтём за каприз. К Ашаи-Китрах, как дочери Сунгов, плохо относиться — бессмысленно, знаешь ли. Но сам уклад… не знаю… устройство вашего сословия, хоть ему тысячи лет, не вызывает у меня уважения. Он не плох и не хорош сам по себе, этот уклад, я не знаю, мне не судить… Но вот что: наверх у вас пробиваются совершенно омерзительные особы, лишенные всякой совести, внутренней чести, и очень многие среди вас стараются подражать, тянуться к этому, становясь просто каким-то комком бесцельной безжалостности, взбалмошности и самодурства. Вижу добычу — не вижу препятствий. Делаю всё, что взбредёт в голову. И никакого наказания. Вот то, чем живут многие из вас. Из вас, Ашаи-Китрах.

Миланэ вздёрнула подбородочек, отпила чуть вина и обняла правой рукой левую. Закинув лапу за лапу, храня ровную осанку, хотя в лапы пробирался неприятный холод, она дала ответ:

— Это серьёзные обличения, большие упрёки. Я полагаю, ты расскажешь нечто, что послужит доказательством. Да, Хайдарр?

— Смысл? Ты скажешь, что всё — вздор. И наглая ложь, — развалился он на стуле.

— Я могу чувствовать её, ложь. Предлагаю продолжить.

— Что ж, для Надзора будет много всякого на меня, — Хайдарр взял кружку и налил себе ещё. Потом, не спрашивая, подлил и ей. — Так что советую воспользоваться пером и бумагой, чтобы чего не упустить из моей охульной болтовни.