Снова любить…

– Да, помню эти твои банки. Еще Мэтт делал украшения. Браслет с красным стеклом для Фрэнки и подвеску с голубым. Помнишь, ту, которую он всегда носил на шее?

Вдох. Выдох.

Я киваю, сморгнув слезы.

– Где она теперь? – говорит тетя Джейн. – Искала везде… Наверное, Мэтт просто забрал ее с собой.

Я дотрагиваюсь до ямочки на шее. Иногда я словно чувствую эту подвеску, как будто Мэтт и вправду подарил ее мне. Нет, только кажется. Скорее всего, она осталась среди обломков машины вместе с дисками, кроссовкой, просроченными библиотечными книгами и нашими ложками от мороженого. Крошечные осколки оборвавшейся жизни.

– Анна, – вдруг говорит тетя Джейн, нарушая тишину, которая наполнена ночным приливом. – Можно тебя кое о чем спросить? Только между нами.

– Да, – отвечаю я, не понимая, что происходит.

– Я сегодня вела себя странно, и мне очень стыдно. Не всегда удается предупредить приступ истерики. Впрочем, я правда очень стараюсь. Но… скажи мне, как Фрэнки? Только честно.

Я вглядываюсь в такое искреннее лицо тети Джейн и вспоминаю про Йохана, про тени с блестками и сигареты, проваленные экзамены и оглушительные хлопки дверьми. Как она вообще может о таком спрашивать? Может, ей просто хочется получить утвердительный ответ? Успокоиться и продолжать делать вид, будто ничего не происходит. Но это серьезное выражение лица, морщины на лбу и вокруг губ, побелевшие от напряжения пальцы, сжимающие кружку… Тетя Джейн, как слепая, тянется к свету. В моей голове тут же звучит голос папы, далекий и очень грустный:

«Пока ты рядом, у Реда и Джейн нет необходимости заботиться о Фрэнки».

– Прости, милая, – говорит тетя Джейн, – наверное, я слишком на тебя давлю. Просто я так за вас переживаю. Фрэнки перестала быть со мной откровенной. Собственная дочь стала чужой.

– Со мной тоже. – Эти слова сами собой срываются с языка, прежде чем я успеваю обдумать ответ полусонным мозгом. Глупо вышло. – То есть…

– Расскажи мне. – Тетя Джейн вдруг крепко вцепляется мне в руку. – Не бойся.

Она смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что в этот момент могу рассказать обо всем: о том, как сильно изменилась Фрэнки, как часто она выпадает из реальности, о Йохане, двадцати свиданиях, о «булыжнике», о первом поцелуе со вкусом глазури и обещании, а еще о том, что я никак не могу выбросить Мэтта из головы… Я хочу выложить то, что у меня на душе. Кто знает, может быть, именно эта сломленная женщина поможет хоть что-то исправить?

– Фрэнки… отлично справляется, – говорю, и у меня тут же появляется желание себя стукнуть. Хотелось сказать столько всего, но хватило только на это? «Отлично справляется». Как будто оцениваю ее работу.

– Нет, – отвечает Джейн и убирает руку. – Это не так. Мы все плохо справляемся. Анна, давай не будем друг друга обманывать.

Во мне бушуют противоречивые эмоции: ярость, искреннее желание защитить Фрэнки, чувство вины за то, что я не могу рассказать правду, и затаенная злость на то, что всем плевать, сколько я потеряла в той автокатастрофе.

– Слушайте, тетя Джейн, – говорю дерзко, как будто мне претит сама мысль о том, чтобы обсуждать лучшую подругу с ее же матерью, – Фрэнки все еще здесь. Она не собирается покончить с собой и не принимает наркотики. Она не утратила чувство юмора. Но она очень изменилась.

– Анна, я…

– Да вы же сами видите. Весь этот яркий макияж, поведение. И ее успехи в учебе, которые оставляют желать лучшего. Я уже не говорю о том, что произошло за обедом. Тетя Джейн, Фрэнки отлично понимает, что он умер. Он умер, и точка. Мэтт никогда не вернется, как бы мы этого ни хотели.

Меня трясет. Я зажимаю рот рукой, в ужасе от всего, что наговорила. Каждое слово падает сверху неподъемной глыбой. Это было грубо, жестоко, и я не должна была… Я самый ужасный человек на свете, и застывшее растерянное лицо тети Джейн – заслуженное наказание.

Но потом я слышу глубокий вдох.

Вижу улыбку.

Озорной взгляд.

Что это?

Темная ночь, веранда дома в Занзибар-Бэй, далекий шум океана, гадкая правда, сорвавшаяся с губ, и… искренний смех тети Джейн.

– Анна, – говорит она и вытирает рукавом брызнувшие из глаз слезы, – ты первая, кто не побоялся быть со мной честным после смерти сына.

– Боже, тетя Джейн, простите меня. Я сама не понимаю, как так вышло. – Я вскакиваю и бросаюсь к ней в объятия, чтобы скрыть свое пылающее лицо.

– Ну-ну. – Она обнимает меня. – Смотри, я же не разбилась, как какая-нибудь ваза.

Я отстраняюсь и сажусь обратно на стул, все еще внутренне содрогаясь от собственной вспышки эмоций и последовавшей за этим реакции. Тетя Джейн смотрит на меня и молча пьет чай. В ее глазах столько грусти, что хватит на всю жизнь. Но она находит в себе силы улыбаться.

– Анна, ты по нему скучаешь.

– Всегда. Не могу поверить, что его больше нет. – Слова вновь вырываются против воли и, кажется, звучат очень глупо. Я могу произнести их хоть тысячу раз, но более привычными или правильными они от этого не станут. В груди что-то ноет, и, чтобы не расплакаться, приходится задержать дыхание.