Читаем Снова на дороге (отрывки из дневников) полностью

7 ФЕВРАЛЯ 1949. МИЛЛЗ-СИТИ. Видения Монтаны. Из Кёр-д-Ален в Миллз-Сити. Мы ехали по водоразделу реки Кёр-д-Ален в Катальдо. Я видел кучки домов, гнездившихся в диких горных дырах. Мы поднимались на высоты в снежной серости; внизу, в ущелье горел единственный огонек какой-то хижины. Вдое мальчишек в машине едва не слетели с обрыва, уворачиваясь от нашего автобуса. В Бютте я сложил свою сумку в камеру хранения. Пьяный индеец хотел, чтобы я пошел с ним выпивать, но я осторожно отказался. Короткая прогулка по укосам улиц (при видимости ниже нуля посреди ночи) показала, что в Бютте все пьяны в стельку. Воскресная ночь -- я надеялся, что салуны не закроются, пока я сам не наберусь. Закрылись они на рассвете, если вообще закрылись. Зашел я в один здоровенный старинный салун и выпил гигантское пиво. Еще один игорный притон был вообще неописуем: группы хмурых индейцев (черноногих) хлестали виски-сырец в сортире; сотни людей всех мастей играли в карты; а один профессиональный крупье просто сердце мне вырвал, так напоминал он мне отца -- здоровый; зеленый козырек; из заднего кармана торчит платок; великое обтрепанное ангельское лицо, усеянное оспинами (в отличие от Папаши) -- и астматическая прилежная печаль таких людей. Я не мог отвести от него глаз. Вся моя концепция лНа дороге? изменилась. Пока я на него смотрел. Старик с глазами-щелочками, которого все почтительно называли лДжон?, хладнокровно играл в карты до самой зари; он играл в карты в салунной ночи Монтаны, ночи плевательниц, дыма и виски с 1880-х годов (со дней, когда зимой скот перегоняли в Техас, со дней Сидячего Быка). Ах, дорогой мой Отец. БИГТИМБЕР. Я видел старперов, рассиживавших в старом ветхом трактире (посреди заснеженных прерий) -- они играли в карты возле древних печурок, в полдень. Пацан лет двадцати, без одной руки, сидел посреди них. Как грустно! -- и каким прекрасным был он, поскольку не мог работать, и должен теперь сидеть вечно со старыми пердунами и волноваться, как там его старинные кореша коров лупцуют, да гулеванят снаружи. Но как же защищен он Монтаной. Нигде больше на свете, сказал бы я, не может быть прекрасно, что у молодого человека всего одна рука. Я никогда не забуду этого пацана, казалось, понимавшего, что здесь он дома. В Биллингсе я видел трех прекраснейших в своей жизни девчонок -- они ели в чем-то вроде школьной столовой со своими суровыми ухажерами. Оставьте себе свои утопические оргии: я предпочту оргию с монтанцами.

9 ФЕВРАЛЯ 1949. СЕВЕРНАЯ ДАКОТА. Из Монтаны в Миннесоту. Безумный водитель чуть не съехал в кювет, наткнувшись на неожиданный низкий сугроб. Его это нисколько не смутило, пока, отъехав на милю от Дикинсона, мы не наткнулись на непроходимые заносы и на автомобильную пробку в черной дакотской полуночи, обдуваемой ветрами пустошей с Саскатчеванского Нагорья. Там горели огни, и множество людей в овчиных тулупах трудились лопатами, и неразбериха -- и все это на жутчайшем морозе, минус 25 по моим осторожным оценкам. Застрал также еще один автобус на восток, и много машин. Причина затора -- маленький открытый грузовичок, перевозивший игральные автоматы в Монтану. Рьяные молодые люди с лопатами прибежали из Дикинсона, большинство -- в красных бейсбольных кепках, под руководством шерифа, крепкого радостного паренька лет двадцати пяти. Некоторым из мальчишек -- лет четырнадцать, даже двенадцать. Я подумал об их матерях и женах, ожидавших дома с горячим кофе, как будто дорожная пробка в снегу -- бедствие, обрушившееся на сам Дикинсон. И это лизоляционистский? Средний Запад? Где на утонченно мыслящем Востоке люди станут работать на других, за просто так, в полночь, в воющих порывах мороза? Мы в автобусе наблюдали. Время от времени кто-нибудь из мальчишек заходил погреться. Наконец, шофер, маниакальный и хороший парень, решил пробиваться по верху дальше. Он дал по газам Дизельного Двигателя, и большой автобус поплюхал по сугробам. Мы бортанули грузовичок: наверняка банк сорвали. Затем нас мотыльнуло в новехонький лфорд? 49-го года. Бам! Бам! Наконец, через час неустанных трудов, мы снова выехали на сухую почву. В Дикинсоне кафе оказалось переполнено и бурлило пятничным возбуждением по поводу заносов. Хотелось бы мне родиться и вырасти в Дикинсоне, Северная Дакота. Путешествие по солнечной плоской Миннесоте прошло без событий. Как скучно снова оказаться на Востоке: никаких тебе больше грубых надежд; здесь все удовлетворено.

25 ФЕВРАЛЯ 1949. НЬЮ-ЙОРК. Печальный факт современного американского маленького городишки вроде Поукипси заключается в том, что ни одной из сильных сторон метрополии у него нет, а есть одна лишь уродливая мелочность. Унылые улицы, унылые жизни. Тысячи пьянчуг в барах. Однако из всего этого разора вздымается достойный Клеофус -- негр, которого я тут встретил на выходных. Будущее Америки лежит в таком негре. Как Клео... Теперь я это знаю. Простота и грубая сила, что восходят тут из американской почвы, спасут нас.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жизнь за жильё. Книга вторая
Жизнь за жильё. Книга вторая

Холодное лето 1994 года. Засекреченный сотрудник уголовного розыска внедряется в бокситогорскую преступную группировку. Лейтенант милиции решает захватить с помощью бандитов новые торговые точки в Питере, а затем кинуть братву под жернова правосудия и вместе с друзьями занять освободившееся место под солнцем.Возникает конфликт интересов, в который втягивается тамбовская группировка. Вскоре в городе появляется мощное охранное предприятие, которое станет известным, как «ментовская крыша»…События и имена придуманы автором, некоторые вещи приукрашены, некоторые преувеличены. Бокситогорск — прекрасный тихий городок Ленинградской области.И многое хорошее из воспоминаний детства и юности «лихих 90-х» поможет нам сегодня найти опору в свалившейся вдруг социальной депрессии экономического кризиса эпохи коронавируса…

Роман Тагиров

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее