Снова стать маленькой

горы, бедность, пластиком заваленные равнины,

падай в холодную грязную воду и с веками слейся.

пройдись по улицам с фасадами обветшалыми,

приглядись, как люди живут, едят и общаются,

и собственные проблемы покажутся нелепыми, малыми

в сравнении с перуанским умением вести хозяйство.

Пунта дель Дьябло.

туристическая деревня, пустующая в несезон,

сосновый лес, подбирающийся к воде вплотную,

ни асфальта, ни супермаркетов, ни каких-либо модных зон,

только псы, нарушающие тишину ночную.

только крошка-причал с парой рыбацких лодок,

памятник неизвестному, неизвестно зачем поставленный,

невозможно вычислить ни страну, ни город, ни время года,

и время, тягучее, точно мазут расплавленный.

и вода – чуть дотронешься, сразу же сводит скулы

и закаты, яркие, пробивающиеся сквозь еловые лапы

и в любую погоду в воде – серферы и акулы,

и любое время – время любить и плакать.

Бесконечные города

в моем Берлине всюду звуки техно,

и молодость, и вечный шум шоссе,

и парки утром пьяные в росе,

и солнце падает на купол Рейха.

в моем Париже кислое вино,

Монмартр, Лувр, бедные кварталы,

сады, соборы, замки и вокзалы,

закрыть глаза и медленно идти на дно.

в моей мечте, в далеком знойном Рио,

все пьяно, весело, нелепо и смешно,

не жизнь – там карнавал сплошной,

и льются тонны ледяного пива.

в моем родном, названном в честь Петра,

уютно, громко и до слез знакомо,

все – часть меня, и все давно как дома,

мосты, рассветы, холод и ветра.

в моем Таиланде – золото и храмы,

в Ханое – грязно, в Лиме – суета,

такие разные, такие схожие места,

такие разные и вечные мы сами.

Стихотворение без конца.

чувства, к слову, застегиваются на зиплок,

чтоб никто не увидел, не уволок,

чтобы больше никто таких чувств не смог

раздобыть себе,

чтоб сидели все в зависти и злобе,

чтобы блюз вечерний на ржавой печной трубе,

чтобы город стал наконец тебе

хоть слегка родней,

чтобы нерв не пружинил, когда говоришь о ней,

чтобы не делалось тошно, если делается темней,

но ещё не горят фонари,

чтобы любовь проживала все тридцать три,

(а не три), как всем Бегбедер говорил,

закрывай свои чувства, да впредь смотри,

чтоб никто не взломал замок.

•••

ночь захватывает власть в городах,

ветер доносится привычным смрадом,

проститутки, словно птицы на проводах,

ютятся по автострадам.

музыка режет лезвием раздражённый нерв,

издалека отражается звук молитвы,

убираются полчища старых дев

с поля битвы.

война, как обычно, заканчивается ничьей,

вера лишается верных своих столпов,

девочки отращивают волосы до плечей,

надеючись на любовь.

жизнь произвольно решает, в кого стрелять,

кому побольнее поддать под дых,

я почему-то оказываюсь этим кем-то опять,

и боль укладывается в стих.

я, как всегда, не в силах ей дать отпор,

только руки – в кулак: «давай в этот раз

без канители, стреляй в упор,

в левый косящий глаз».

Самой себе прошедших лет

мысли сходят с привычных рельс,

щебечут соловьями в голове раздувшейся,

становится видно, что вся прелесть

жизни скоплена в осклабившейся кондукторше,

и фонари не газовые, но электрические,

и все фонарщики потеряли свою работу,

так и я выплываю из ямы своих привычек…

пережить бы пятницу да субботу,

в воскресенье – известно: всегда хреново,

да и понедельник облегчения не приносит.

я делаю шаг, чтобы сделаться новой,

спотыкаюсь. оказывается – осень.

порошит дороги листвой опавшей,

красит все соразмерно своим желаньям,

будь серьезнее, ешь на завтрак кашу,

не скучай по мне. до свидания.

Кто против нас

дымно в городе, льётся дым через окна,

погружённая в вечность, машет хвостом сорока,

ель колышется, щекочет небо ветвями,

мы сидим в тишине, и тишина – с нами.

пусто в городе, и пустота хлещет

крупными каплями, стекающими на плечи,

дверь скрипит, подгоняемая ветрами,

мы сидим у огня, и огонь – с нами.

в городе жар, но от него не хуже,

время пятится, затягиваясь все уже,

дни сторонятся, сменяются вечерами,

мы – середины мира, и целый мир – с нами.

монстры в городе, и эти монстры – люди,

желчь и зависть, месть на остывшем блюде,

со всех сторон глазеют тысячи тысяч глаз.

мы сидим средь людей, и они – против нас.

Искупление

пускай летит ирония, не став моим коньком,

пускай дрожит в агонии и плещет кипятком

в унылые и тухлые мозги, умы, сердца,

пусть хлещет, валит, бухает, стираючи с лица

серьезные и мерзкие, гримасы, маски, фарс,

пусть бьет смешно и дерзко, и не жалея вас.

пускай клокочут яды, желчь льётся через край,

вы все! чему вы рады? вам обещали рай?

бессмертные, распутные надежды на блага,

пусть похоти минутные наставят вам рога,

слов цианистый калий пусть льётся со страниц

и смрадом гениталий вас ниспровергнет вниз.

бездельные, бесцельные, кто выдумал вас всех?

и ангелы, и демоны поднимут вас на смех.

вы, жалкие, никчемные, ведомые деньгой,

плетётесь, обреченные, под божьею ногой,

забытые, ненужные, пусть вас сразит грозой,

и выплеснет наружу всю вашу боль слезой.

быть может, этим методом очиститесь от гнусности,

и голыми обедами избавитесь от грузности

мозгов своих прочищенных, зашоренных и выстланных,

порабощенных вымыслом никчемного правительства,

пускай посыпет небо вас солью перемен,