Сновидение

Два месяца прошло с освобождения Виктора. Два месяца, за которые дело Фредди мало продвинулось, во всяком случае меньше, чем надеялись жандармы. Они носом землю рыли, обыскав весь Лон-Пляж и его окрестности, но безрезультатно. Мальчик, правда, выдал кое-какую информацию в первые сорок восемь часов после его обнаружения, но потом его воспоминания укрылись за железным занавесом. Патрик Лемуан и Фредерик столкнулись с этой исподволь накатившей немотой: слова больше не сходили с языка Виктора, как будто кто-то повернул выключатель в его голове. Отдел розыска продолжал поддерживать тесную связь с его матерью. Может быть, когда-нибудь Виктор расскажет все подробнее, если только демон, поселившийся у него в голове, уберется наконец восвояси.

Из слов мальчика жандармы сделали вывод, что дети были заперты в помещении без окон и отделены друг от друга каменными или кирпичными стенами. В отсеках была только солома да тюфяк, чтобы спать. Одни жандармы думали о ферме, другие полагали, что это мог быть любой оборудованный подвал. Время от времени в темнице появлялся белый свет. Еще Виктор рассказывал, что часто ходил по траве, тоже между стенами. По крайней мере, так ему казалось сквозь повязку, которой Фредди закрывал его глаза, когда выводил подышать воздухом. Речь шла, очевидно, об уединенном саде где-нибудь в глуши…

Мальчик не сумел описать своих товарищей по несчастью, он не знал их имен, но мог молча трогать их лица, когда Фредди собирал их вместе, чтобы помыть из шланга. Ели они зеленую фасоль, равиоли, сосиски – в общем, продукты, которые можно купить в любом магазине, не привлекая к себе внимания. Он так и не смог объяснить назначения машины, которой так боялся.

О своем похитителе Виктор ничего не сказал, он знал только его голос, его запах да лисью голову. Значит, это действительно его Абигэль видела в лесу в ночь аварии, и ее отец, Ив, едва его не сбил. Виктор, кстати, утверждал, что Фредди был один. Ни разу за все время своего заточения мальчик не слышал другого голоса.

Но если у Фредди не было сообщника, то кто же был тот человек с разбитой головой в багажнике «кангу»? Эти загадки не давали покоя Абигэль ни днем ни ночью.

Благодаря терпению и упорству Патрика Лемуана и Фредерика в эти два дня до психологической блокады, Виктор сумел сказать немного о «демоне». По словам мальчика, все похищенные его боялись. Все рано или поздно видели и слышали его при первых признаках засыпания. Все, кроме Номера четыре, Золушки. Потому что ее только что привезли, она была новенькой, и ей предстояло немало времени и много часов на «машине», чтобы увидеть демона. Но Виктор знал, что демон в конце концов доберется и до нее… Он помнил стук его копыт по полу, шумное, горячее дыхание… Скрипела в потемках дверь… А потом он вскакивал им на грудь. И дети видели все пламя ада в его огненных глазах. И как ни пытались кричать, не могли. Узники своего ужаса.

Недавно психолог Виктора показала ему изображение инкуба, не сказав, что это. Реакция мальчика не оставляла никаких сомнений: этот самый монстр с козлиными ногами до сих пор пугал его время от времени. Тот, кого Абигэль видела на дороге в ночь аварии. Фредди.

Инкуб… Демон сна… Эта безобразная тварь, которую видели люди, страдающие параличом сна. Всегда одно и то же описание, с самыми небольшими расхождениями. Инкуб был, очевидно, материализацией наших самых глубинных страхов и кошмаров, образом, возможно записанным в генах и порожденным нашим подсознанием.

Абигэль считала, что отпечатки копыт, оставленные Фредди на груди Виктора – и наверняка других пленников тоже, – были лишь призваны усилить достоверность чудовища. Они конкретизировали их жуткие видения и делали демона реальным.

Вдалеке мать собирала дары моря: ракушки, моллюсков, косточки каракатиц, чтобы потом скормить их птицам. Она стояла спиной к сыну, по икры в воде. Абигэль обхватила колени, она сама толком не знала, зачем она здесь и наблюдает тайком за этими разбитыми жизнями. Наверно, потому, что она до сих пор не понимала, почему так закричал Виктор, увидев ее в больнице. Наверно, еще и потому, что она завидовала этой матери, нашедшей потерянного сына. Она бы все отдала, лишь бы ей вернули Леа. Как бы она боролась, чтобы та жила, чтобы защитить ее.

Почему же она этого не сделала? Почему ее родной отец украл у нее дочь? Абигэль этого не знала и вряд ли сможет когда-нибудь узнать. Могла ли у Ива в депрессии появиться склонность к суициду? Лечился ли он? Он не обращался ни к одному врачу из практиковавших в Этрета, Абигэль узнавала. Но не оставил ли Ксавье Иллинуа, или кто бы он ни был, где-то свою медицинскую карту? Если и так, добраться до нее все равно невозможно. И если никому не удастся когда-нибудь прочесть его проклятое послание, значит след оборвался. Окончательно. Абигэль чувствовала себя усталой. Словно разъеденной кислотой от всего этого дела.