СНТ

К его удивлению, никакого пучеглазого человека он там не обнаружил. В палатке с женским бельём была новая продавщица, а хозяин саженцев сказал, что за его соседом приехали какие-то люди, погрузили его и весь его товар в «газель» и свезли прочь, не то спасая его, не то ввергнув в узилище.

– Да это чо, – отмахнулся продавец, поглаживая молодую яблоньку, похожую на ваньку-встаньку из-за аккуратно увязанного кома земли внизу. – Этот хрен знаешь что сделал? Он Кристине, что тут трусами торговала, дал пузырёк с женской силой. Ну, жулик, одно слово, как есть дурят наших баб эти цыгане. Она пропала на следующий день, я уж забеспокоился, а сегодня я Кристинку видал. Она за неделю переменилась, как за год, – там такой белый налив. – (Он показал на себе.) – Видать, операцию делала, а я уж думал, таджик этот её отравил. К нам, конечно, не вернётся.

– Таджик?

– Да какой таджик, Кристина же! Я б на такой налив с открытия до закрытия глядел.

* * *

Евсюков купил в другом ряду старую и надёжную хлорную известь и покинул рынок.

Когда он подтащил мешок к домику раздумий, что-то заставило предварительно заглянуть вниз. В белом свете фонаря он увидел, что маленькие существа тузили друг друга, но не так злобно, как в его сне. На крокодильчиков, впрочем, они всё же смахивали.

Мешок с известью недвижно встал рядом с ногой.

…И Евсюков пошёл курить на крыльцо.

Можно позвонить друзьям, они привезут сюда людей с пробирками, изучат… Но тут же он представил себе шуточки друзей. Потом перед его глазами появились журналисты. Он явственно услышал голос бывшей шпионки, которую часто видел по телевизору, который громко произносит: «Биомасса! Биомасса! Биомасса!»

Нет, всё-таки известь.

Но завтра.

Однако назавтра соседка Варвара Павловна свалилась с крыльца и начала стонать, показывая всем ногу в толстом чулке. Чтобы не ждать из райцентра «скорой», Евсюков повёз её в больницу, долго ждал там в приёмном покое, потом зачем-то получил на руки её паспорт с медицинской карточкой и вернулся домой смертельно усталый.

Утром он проснулся, как от пощёчины.

Известь и черви, черви и известь. Оттягивая казнь, он перекурил, а потом подошёл к сортиру.

Теперь он уже перестал удивляться.

Под ним жили странные существа, похожие не то на ящериц, не то на улиток.

В отчаянии он поставил на край мешок с известью, и тут несколько из них уставились на него. Какая-то мольба была в их глазах. Это нечеловеческий мир, который он всё пытался наделить сентиментальными свойствами. Писатель как-то говорил, что люди склонны присваивать бездушному миру свои эмоции. Тогда мироздание кажется нам не таким страшным. Мимика ящериц совсем не похожа на людскую, но как-то проще думать, что они веселы или печальны так же, как мы.

И Евсюков не сделал последнего движения.

Что ему до остального мира, не ровён час он в труху, а так посмотрим, как и кого эти крокодилы пожрут. Никого не жалко, никого. Ни тебя, ни её, ни его. Крота разве, которому соседка грозила унизительной судьбой.

На следующий день Евсюков ещё колебался, докончить ли начатое.

Он стоял перед дверью сортира, медля её открыть, и вдруг ощутил дрожь под ногами.

Дверь перед ним открылась сама.

На Евсюкова глядело удивительное создание. Похоже оно было на улитку величиной с чайник. Гладкая, как яйцо, улитка стояла на коротких толстых ножках. Два глаза смотрели на хозяина участка, и в каждом из них стремительно вращались зрачки.

Евсюков отступил, и улитка вышла наружу. За ней появилась другая, затем третья, четвёртая. Последняя закрыла за собой дверь, прошла несколько шагов, но вдруг вернулась.

Евсюков увидел через проём двери, что существо аккуратно вернуло на место деревянное сиденье и заспешило, чтобы догнать своих.

Гости Евсюкова, медленно переваливаясь на коротких ножках, подошли к калитке в лес. Старший открыл шпингалет, но тут они замерли. Существа посмотрели на Евсюкова в последний раз, внимательно, будто запоминая, и вышли в буйство берёз и ёлок.

Евсюков вернулся к домику задумчивости и посмотрел вниз.

Пустота, ничего нет.

Только тонкий запах фиалок.

(чечётка)

– И всё сгинуло: бестолочь пустых дней, и чечётка негритянская, и Рыжик, и московская пустынь белая, и гусар в фуфайке, и постскриптум Корнея Петровича об истории, и бастион из сосисок в «Уголке Стрельны» – зеркалом безмятежным затянуло провал: ни ряби, ни волн, ни всплеска – беззвучное ровное море и такое тихое, такое беспредельно глубокое небо над головой.

Андрей Соболь. Человек за бортом (1923)

В давние, подёрнутые молочной пенкой детства годы я жил в маленьком дачном посёлке.