СНТ

Утомившись, мы сели на скамейку под смешным грибком с надписью «Место для курения». Марьяна молча глядела в небо, вытянув ноги. Лёнька читал какой-то противного вида справочник. Он шевелил словами, которые явно не очень понимал.

– Как там военная тайна? – спросил я его.

– Нет тут военной тайны. Тут про нейросканирование. Биология какая-то. Или – медицина. Пишут, что у них получилось считать девяносто восемь процентов мозга.

– А что, таким тогда занимались?

– Тогда всем занимались. Знаешь, что при Сталине космонавты уже летали, только они все погибли, и оттого их засекретили? И мозгом занимались. Знаешь, сколько у нас объём мозга? Тыща терабайт – не так много. А на такой бобине – меньше, чем на флешке.

«У тебя в сто раз меньше», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Я был не лучше: моих мыслей хватило бы на мегабайт, и все они были про Марьяну. А тысяча терабайт сейчас влезут в небольшую комнату.

Лёнька снова углубился в книгу, теперь уже во вторую.

– Фигня, – сказал он. – Это про машину, что у них тут стояла, называется по-дурацки как-то – «счётно-решающая». Какой нормальный человек будет называть машину «большой»… Хотя и вправду – большая. Ты вот слышал, что у американцев, когда они на Луну полетели, компьютер был хуже, чем в смартфоне?

Я слышал, а Марьяне всё это было неинтересно.

Солнце зацепилось за сосны на краю леса и раздумывало, спускаться ли ниже.

Мы заторопились домой.

Уже крутя педали, я бросил взгляд через плечо. Ветер шумел, какая-то железяка дребезжала на крыше.

Всё это удивительным образом напоминало мне могилу.

Старую забытую могилу, уже разорённую, которая вот-вот исчезнет. «Из праха в прах перелетая», как время от времени говорила бабушка, цитируя чьи-то стихи. Кто его знает, что это за стихи, да я их плохо запомнил. Прах – это что-то связанное с мёртвыми.

В общем, очень было тут похоже на могилу, да.

И я надавил на педали сильнее.

(биомасса)

И, кроме того, биомасса биомассе рознь; ясно, что сосна, весящая полтонны, и лось, весящий столько же, качественно отнюдь не равноценные биомассы.

Соломон Перешкольник. Солнечная цепь жизни

Гости съезжались на дачу.

То есть никто пока не приехал, но все уже позвонили, договорились, потом подтвердили уговор, затем переуговорились и на каждой стадии старались доложить Евсюкову текущее состояние вещей.

А Евсюкову и печали не было, потому что он знал всех этих людей и предсказывал каждый их шаг. Гости его были люди состоявшиеся, вставшие в этой жизни прочно, как ленточный фундамент на два метра ниже земли. Один – Профессор, другой – Полковник, хоть и отставной, третий – Писатель, а четвёртый, чтобы поддержать буквоначалие, – Плотник.

Все они раньше сидели за соседними партами, а потом пошли по жизни розно. Прежде на дачу Евсюкова их приезжало семеро, да только жизнь жёстче школьного расписания. Многие годы они собирались мужским кругом, но потом традиции дали слабину из-за пары ревнивых жён, а где жёны, там и дети, играющие в прятки среди кустов смородины.

Евсюков жил на даче круглый год, квартиру в городе сдавая за бесценок. К врачам он не ходил, считая, что им и без него дел хватает, а зубы у него давно не болели, потому что жили в стакане на тумбочке.

Сезоны сменялись сезонами. Таял снег, земля покрывалась подснежниками, начинали бешено орать птицы, из города привозили кошек, и птичий энтузиазм угасал, наваливалась летняя жара, ночное небо покрывалось неприличными черкашами-метеорами, дни становились холоднее, и вот Евсюков уже смотрел в окно на первый снег.

Гости вносили в его распорядок не то что разнообразие, а хаос. Но он считал, что они что-то вроде затычки в его жизни, заплатки на надувной лодке, пробки в бочке. Вынь их, и вытечет Евсюков под куст, исчезнет.

Что ещё держит человека в жизни? Услуга. А что лучшая услуга? Предоставленный кров. Евсюков уже знал, кто где ляжет, кто уснёт сразу, а кто будет жаловаться на чужой храп, забыв о своём.

И тут Евсюков вспомнил о туалете.

Туалет у него был старинный, типовой домик над бездной. У всех соседей уже были установлены удивительные приборы прямо в домах или специально сделанных пристройках. Там работали умные насосы, мигали лампочки, на выходе из-под земли появлялась чистая вода, остальное было каким-то божественным удобрением. Туалеты были сложны в облуживании: перестанешь топить или кончится электричество, быть беде. Потому наготове у дачников были генераторы или обогреватели.

Евсюков же жил так, попросту, справедливо считая, что в старости и есть-то лучше меньше, чтобы пореже навещать этот домик.

Но накануне две недели стояли дожди, потом пришла жара и парило. В речке поднялась вода, а лесное болото чавкало и пускало пузыри. Вода долго стояла и на его участке.

Евсюков, стоя рядом с домиком, принюхался. И то, что он почуял, ему не понравилось. Не просто не понравилось, а ужаснуло.