Сны

Взобравшись на пригорок, путники остановились. Сперва Федот, а за ним и подражавший старому охотнику Сеня сняли с плеч ружья, повесили на высоте человеческого роста свои сумки и, тяжело дыша от быстрой ходьбы, присели на песок. Сердца их сильно стучали…

Где-то далеко пролетел, фитькая и похоркивая, вальдшнеп. Какая-то бессонная птичка вывела несколько раз свою песенку. Совсем близко кружился, жужжа, падал и снова начинал кружиться большой жук-навозник. Опять захлопал неподалеку, ломая сухие тонкие сучья, взлетающий на дерево глухарь…

Кругом быстро темнело. Сидя под старой сосной, среди зарослей вереска, охотники вслушивались в голоса леса.

Федот соображал, будут или нет токовать с вечера глухари, а Сеня, позабыв все на свете, погрузился в созерцание засыпающей природы…

— Мы здесь и заночуем? — спросил он некоторое время спустя у Федота.

Но старик только махнул ему рукою в ответ, а сам стал еще внимательнее прислушиваться.

Вдали раздалось что-то похожее на тихое щелканье, перемежавшееся с чем-то похожим на жужжание мухи в паутине или на прерывистый звук точильного камня о нож.

Сеня увидел, как прислушивавшийся к этому звуку Федот поднялся вдруг на ноги и, взяв ружье, сделал ему знак оставаться на месте и ждать, а сам осторожно стал красться в ту сторону, откуда доносились эти звуки.

Скоро полушубок Федота слился с темнеющим лесом. Хрустнул несколько раз там, где он шел, валежник, а затем и этого не стало слышно. Доносилось лишь далекое и редкое щелканье глухаря…

Стало совсем темно. Сеня, ждавший уже довольно долго, начал было беспокоиться, как снова услышал треск сухой хворостинки. Невольно он потянулся к ружью. Хруст повторился уже ближе, значительно правее того места, откуда должен был, по его мнению, показаться Федот.

«Неужели медведь?» — подумал он. В это время знакомое покашливанье показало юноше, что он ошибся.

— Сенька! — послышался из темноты голос Федота.

— Ну что? — спросил, успокоившись, юный охотник, когда старик был уже недалеко.

— Обманывать стал глухарь, как только я к нему подобрался, а там и вовсе замолчал. Я подождал, подождал и вижу — до утра петь не будет. Ну и пошел обратно… А ты сушняку-то не набрал для костра?

— Нет. Не догадался.

— Ну ничего. Соберем теперь. Не сидеть же всю ночь в темноте.

И оба, отставив ружья, начала собирать валежник и ломать нижние сухие ветви у сосен. Надрали для распалу коры с березки, и скоро вспыхнул огонек, сперва маленький, потом все больше и ярче. Охотники клали на него сухие прутики и снова бересту, пока пламя, треща и пожирая предлагаемую ему пищу, не обратилось в веселый костер, озарявший дрожащим светом окрестный вереск, пеньки, розоватые стволы, сучья и хвою прилегающих деревьев.

Натаскав затем про запас большую кучу валежника, охотники расселись у костра, невольно вглядываясь в яркое червонное золото обращавшихся в уголь веток и сучьев.

— С огнем всегда в лесу ночевать спокойнее. И зверь подойти близко не смеет, и на душе веселее, — произнес Федот.

— А без огня ночевать случалось?

— Случалось. В этих местах раз даже ночевал. Ливень меня с вечера в лесу застал — спички и промокла. Ну, я выбрал елку старую пораскидистее да под нижними сучьями и решил до рассвета укрыться. Спасибо, старые люди научили — перед тем как залезть под дерево, на ночлег у него попроситься сначала: «Матушка Ель, оборона от темной ночи!» Только я это сказал, а она в ответ уже скрипит, вроде как бы: «Иди!» Ну, я и залез… Под нижними ветвями, как в шатре: и не дует, и сухо, и мягко на хвое облетевшей лежать. Накрылся я с головою армячишком промокшим, пригрелся и задремал. И слышу, словно во сне, будто зовет кто поблизости: «Сучиха! Ползи к нам — шататься будем!» И кто-то совсем близко отвечает: «Мне нельзя: у меня гость». Так до утра потом спокойно и проспал.

— Кто же это говорил? — спросил Сеня.