Сны

Вечером и твоя тень станет длиннее, и тогда, паб на колени, я могу незаметно ее поцеловать…

Свобода и месть снились мне этой ночью.

Как белые призраки встали вдали очертанья триер славной Эллады.

Дружно били по чуждым волнам тяжелые весла. Ярко пестрели вдоль по бортам боевые щиты, где на красной доске гордо белело родосское Ро.

И одно за другим тонули в жестоком бою встречавшие эллинский флот суда карфагенян.

А когда по каменным плитам объятого ужасом порта задвигались стройно в звонкую медь одетые лохи, когда запели тревожно длинные трубы и неподвижные трупы легли по площадям и на ступенях храма Мелькарта, — я вышел навстречу гоплитам Эллады.

Вместе с ними жег я дворцы и убивал карфагенян, пока не приблизился к черному дому, где с высоких дверей скалили зубы золотые пасти разгневанных львов.

С обрызганной кровью секирой в руках перепрыгнул я за порог.

Ибо знал я, что ты стоишь недалеко… Но когда я увидел тебя в одежде, белой как мел моего родимого острова, нежный твой лик заслонил для меня и разубранный пышно дворец, и трупы, и тяжкою медью одетых гоплитов Эллады…

Затем все исчезло, и сердце мое болезненно сжалось.

То наступил мне на грудь, будя меня для постыдной работы, суровый надсмотрщик с кожаной плетью в руках.

Вновь и вновь мечтаю я о тебе, и, подобно крыльям Психеи, мелькает передо мной повсюду светло-прозрачное платье твое, и тихо звенят золотистым смехом цепочки у девственных ног.

Знаю — парным молоком серых ослиц дважды в день моешь ты эти нежные ноги, дабы не загорала кожа на них.

И черные рабыни твои ссорятся между собой из-за того молока, пока алая кровь не окрасит их твердые ногти.

Ты, кого здесь называют Ашерой, чье изваянье с синею птицей у каменных персей стоит на высотах, Ты, перед кем среди золотых треножников гордого храма на Эриксе равно простираются и греки, и карфагеняне, Ты, чей вздох воздымает волну и отнимает сон у влюбленных, чей смех разливает безумный восторг полного счастья, — я Тебя заклинаю: будь благосклонна ко мне и сделай то, о чем я теперь не смею мечтать!

Ярко горят знаки небесных зверей на черно-синем плаще царственной Ночи. Давно угасли все огоньки в скважинах ставень. Недвижны темные купы деревьев. Все спит. Один только я, не боясь потревожить собак, торопливо рву при сияньи планет цветы перед террасой дворца.

Из хрупких лилий, нежных вьюнков и шипами усеянных роз сплету я венок, чтобы повесить его на темно-бронзовой двери твоей.

Пусть алые капли из наколотых рук оросят белизну невинных цветов, мешаясь со слезинками Ночи.

Всю мою кровь готов я отдать, дабы хоть на миг овладеть твоей белизной…

— Убежим! Убежим! — шептали мне ночью товарищи. — Пьяны сегодня по случаю праздника все сторожа. Ночь пролетит, и далеко за пределами города встретит нас своею улыбкой дарящая волю пустыня.

Охотно примут дети ее тех, кого угнетал Карфаген. Там не будем мы больше рабами!

И я внимал их речам, полный раздумья…

— Уплывем вместе с нами, — звали меня двое других. — Давно присмотрели мы лодку возле дворца, там, где море лижет крутые ступени лестницы, ведущей из сада. Лазурно-зеленые споют нам шумную песню свободы и на своих белых гребнях отнесут обратно на родину…

И я молчал, уныло склонясь головой.

К утру наша тюрьма стала пуста.

Там остался лишь я, ибо сердце мое незримою цепью приковано к этим местам.

— Почему не бежал ты вместе с другими? — спросили меня сторожа.

— Мог ли я прогневить моего господина? Он кормит меня и дарит дыхание жизни. Мне ли бежать от его благословенного лица!

Да и куда мог бы укрыться я от карающей десницы его? Ни пески пустынь, ни волны морские не защитили бы меня от его львиного гнева!

— Ты хорошо говоришь, — ответили мне сторожа, — но речи твои не помогут нам избежать наказанья.

В утреннем сне Ты мне явилась, Богиня, такою, как тебя почитают местные жители. Бессмертный лик был темен, как изваянье из черного камня в коринфском предместье, где среди кипарисов на вершине горы высится храм твой, о Меленида.

И когда я, простершись во прах, стал просить Тебя соединить меня с той, кого я люблю, Ты улыбнулась мне и произнесла:

— Лишь неутоленные милы желания.

Но тогда я стал заклинать Тебя всеми мольбами, какие помнил и знал, пока Ты смягчила сердце Твое, и я не услышал звучащий, как музыка систров в храмах Египта, божественный голос:

— Да сбудется то, о чем ты просил.

Слава Тебе, радость дарующая Афродита!

Скоро сбываются сны, которые мы видим под утро.

В фиолетовом ярком плаще, на груди по-женски застегнутом сверкающей пряжкой, вылез он из носилок и вперевалку, походкой привыкшего к бурям наварха, пошел по террасе дворца.

Два эфиопских мальчика в зеленых одеждах побежали за ним, осеняя черную с золотом митру опахалами из ярких перьев сказочных птиц, поющих в садах гесперид.

Все мы разом легли перед ним, ткнувшись лицом в базальтовые плиты помоста.

Это был Бармокар, чья пентера с острыми бивнями решила участь упорного боя карфагенян с флотом сицилийских союзников.

Над берегом канала, в зеленых кустах сижу я вместе со свирелью моей, не обращая внимания на летающих вокруг блестящих стрекоз.