Сны Черной Жемчужины

Когда я считала себя фриком, я медитировала, представляя чистые и четкие мазки кистью на элементарном уровне кандзи типа «солнце» и «луна», чтобы подавить фрагменты сна, которые случайно поймала за день. Ментальная дисциплина рисования кандзи помогала отгонять фрагменты во время бодрствования. Это работало, пока в моей жизни не появились Кен и Кваскви. Фрагменты Иных отличались. Кандзи были как вяло свисающая лапша, когда нужно было отогнать фрагменты Иных.

Но я все же представила мазки чернил на чистой рисовой бумаге, чтобы подготовиться. Ладно, вперед. Еще разок.

Я легонько коснулась запястья папы.

Самолет закружился. В этот жуткий миг я могла лишь сидеть, сжав ладони, мышцы сокращались без контроля. А потом с рывком мой живот будто открылся, выпуская в салон самолета тысячу бабочек. Все замерло, мою кожу покалывало. Спинки сидений, столики, окна и даже согнувшийся во сне Кен стали расплываться, краска разливалась поверх них, пока все не стало синим.

Небо. И я летела не в самолете, а на своих прекрасных крыльях с золотыми перьями, упивалась жаром и энергией солнца, будто была солнечной батареей.

Ох. Тошнота наполнила мой пустой живот. Это был сон Громовой птицы. Папа все еще видел сны Буревестника, и теперь мне придется это ощутить.

Это было жалкое эхо истинного и сильного сна Буревестника, который он дал мне и папе, пытаясь подчинить нас. В этом сне была нотка источника. Эхо того, что древней Громовой птице снилось каждую ночь, но связи с ним уже не было.

Хорошо. Не опасно, если я съем сон, как научилась делать в Портлэнде. Глубоко вдохнув, я потянула синеву неба, эхо Буревестника в свой живот. Туда, где обитала суть меня, Кои, как тусклый огонек свечи.

Пожиратель снов.

Огонь вспыхнул, обжигая жаром, который балансировал на грани боли и наслаждения. Мышцы содрогнулись, я выгнула спину. Сон растаял. Я прижалась к узкому сидению, прохлада покрытия сидения была неприятной под коленями и запястьями.

— А ты обожаешь наказания, — сказал Кваскви. Я посмотрела в его смеющиеся глаза, а потом на папу. Он был уже не таким бледным. Он стал дышать ровно. Я съела часть сна Буревестника и ослабила давление на нем. Я похлопала по его ладони, и…

Самолет вылетел из-под меня, мир закружился.

Я погрузилась в ручей пресной воды со вкусом ила, камешки скользили под моим широким животом, мимо проносились толстые стебли юных лотосов, листья напоминали сердца над головой. Временная безопасность воевала с волнением. Соленая вода дома осталась позади, и нужно было плыть все выше и выше по течению, чтобы…

— Хватит.

Внезапная боль пронзила мою ладонь.

— Ай!

Я открыла глаза и увидела Кена, нависшего над папой, моя ладонь была между его губ, он кусал меня за мягкую часть между большим и указательным пальцами.

— Что такое? — было больно.

Кен отпустил мою руку. Папа повернулся ко мне в узком сидении, провел дрожащей ладонью по густым и спутанным седым волосам. Он медленно выдохнул. Пытался успокоить хаос внутри.

— Пап?

Его глаза, карие, но темнее моих, было сложно прочесть.

— Кои-чан, что ты делаешь? — английский. Говорил не Хераи Акихито, баку, а мой отец. Шеф-повар суши. Певец глупых японских считалок. Муж, который отстранился, когда мама умирала в больнице.

— Фрагмент Буревестника все еще в тебе. Я думала, — я сглотнула что-то горькое, — что помогу.

— Не делай так больше, — сказал папа. — Не трогай меня.

Мои щеки вспыхнули, хоть в салоне было холодно. Я вторглась в его личное пространство. Я не могла убежать и не могла залить несчастье кофе. Полет на самолете был хуже всего.

— Простите, — Кен указал кивком, что хотел встать. Я осторожно встала, потирая руки, чтобы избавиться от неприятных эмоций. Кен перебрался через папу и закрыл собой злой взгляд папы.

Кваскви вдруг рассмеялся. Головы повернулись в нашу сторону.

— «Ворон», — он указал на экран. — Обожаю этот фильм. Там столько правильного.

Я нахмурилась. Он пожал плечами и повернулся к экрану, не пропуская за фильмом ссору отца и дочери.

Жар тела Кена возле меня в узком ряду вдруг стал очень важной деталью. Я робко повернулась к нему. Вблизи он смотрел на меня, возвышаясь на фут. Щетина появилась вокруг его широкого рта, его нижняя губа недовольно выпирала.

— Перелет — это тяжело. Не зли его, — тихо сказал Кен. Его теплое дыхание задело мое ухо, но это не вызвало привычное тепло во мне. Я ощущала злость.

Кем он себя возомнил, что лез в это? Спящий лис решил поиграть в начальника. Моя шея вспыхнула, пот собирался над верхней губой и под руками. Папа был моей ответственностью. Кен и его наглость кицунэ не могли тут влиять. Это был мой папа.

Постойте.

Это не было привычным раздражением Кои. Это было пожирание сна. Маленький фрагмент не должен был повлиять так на меня, но раздражение было как при ПМС, и жаркая вспышка, а потом будет…

— Ай, — вот и оно. Головная боль с ледяными колючками в висках. Как похмелье.

Кен с тревогой нахмурился.