Сны Единорогов (СИ)

— Но как… как… почему… почему же… — шептали его простынные губы, пока дрожащие подгибающиеся ноги отступали шаг за шагом назад; он не понимал, он просто не понимал! Заранее уверенный в грядущей победе, не усомнившийся ни на миг в полученных словах, он теперь с детской наивностью погибал, разваливался по невидимым кускам под насмешливыми взглядами веселящихся уродливых старух. — Ведь Леко же… Леко…

Колдуньи, чьи сухопарые коренастые ножонки обернулись длинными чернильными тенищами, мечущимися везде и повсюду, застыли. Остановились, странно переглянулись друг с другом и вдруг, к ужасу и злостной обиде Валета, принялись визгливо да похрюкивающе гоготать.

— Леко?! — переспросила одна, выпучивая испещренные альмандиновыми прожилками белки.

— Он всё еще не сдох?! — шевеля раздвоенным гадюжьим языком, выплюнула вторая.

— Но, что более интересно… — елейно склабясь, прокряхтела третья, перебирая спицами беспокойно елозящих пальцев.

— Ты действительно настолько туп, чтобы повестись на его уловку?! — засмеялись все три, хватаясь клешнями кистей за обвислые животы, из которых, бурля да наваристо рыкая, доносились агонические вопли разрываемых по частям узников: в брюшинах вернувшихся с иного света колдуний, вспыхивая серными столпами, ревели котлы пирствующей преисподней.

— О чём… о чём вы… ты… Что это значит?! — отказываясь слышать и воспринимать, да всё равно поддаваясь, взвыл Валет, безотчетно продолжая пятиться, пока ноги не запнулись о складку ковра — мгновение, прошедший бесследно удар, и мальчик оказался на спине, оставшись так на той и лежать.

— Он поверил!

— Этот болван поверил, он взаправду поверил!

— Прекратите… — сотрясаясь Валетом прежним, недавно похороненным, а теперь возвратившимся вновь, выдавили срывающиеся на жалобный плач покойницкие губы. — Хватит… хватит, слышите меня?! Просто замолчите! Заткнитесь!

Всё меньше и меньше оставалось от плотных ссохшихся тел, всё длиннее и длиннее становились ваксовые тени-кляксы, лозами да трещинами вьющиеся по стенам, полу, потолку. Головы ведьм обрастали колосящимися шипящими змеями, пальцы — загнутыми серпами гарпийных когтей. Фигуры менялись, трансформировались, обращались из увядающих старух в свежих молоденьких девушек: обнаженных, нисколько не стыдящихся созданного собственными руками упругого совершенства.

— Прекратить?

— Зачем же, милое, милое дитя?

— Обманутое бедное дитя…

Смоляные пятна, хохоча, скользнули на потолок, оплелись возле расшатывающейся мигающей люстры, замерли провисшими вниз головой летучими крысицами…

А спустя несколько ударов надломленного мальчишеского сердца три черных-черных руки, отсоединившись от шмыгающих плоских теней, рванули, удлиняясь, вниз.

К нему.

— Разве же не хочешь ты…

Руки становились всё длиннее, всё плотнее, всё осязаемее. Еще немного, еще совсем чуть-чуть — и вострые когти обещали вот-вот вспороть намучившуюся хилую плоть.

— Разве не хочешь…

Валет, еще не слыша вопроса, но уже его зная, исступленным болванчиком замотал головой, давясь склеившимся комком из слёз, собравшихся в горле, но не способных перелиться через отказывающий сухостойный край. Отчаянно перебирая непослушными конечностями, не решаясь повернуться к исчадиям ада спиной, он полз, пятился, отшатывался, перекошенно и перепуганно таращась на преследующие вязкие руки…

Полз, полз и полз, пока затылок да точка между лопаток не вспыхнули ударившим поцелуем столкнувшегося холода — твердая немая стена, вращая сотнями глазенок окровавленных воронов, отрезала и отобрала последний шанс.

— Нет… — заклинанием зашептал изуродованно-гротескный рот, окрашенный таким же алым цветом, как и всё, что видели теперь некогда синие глаза. Весь мир — лишь красные да черные краски, сполохи, брызги. Весь мертвый-мертвый мир — лишь кровь да выпущенная на волю темнота. — Нет!.. Нет, нет, нет, нет…

— Разве…

— Не хочешь…

Черные руки, раздвоившись, растроившись, были уже здесь: паучились, ползали вверх и вниз, задевали, перебирали страшными корявыми лапками, сплетали вокруг шелковично-атласные тенета, перекрывая все надежды, все помыслы, все возможности пошевелить хоть единым пальцем.

— Узнать…

Когти, обласкав перестающую быть живой щеку, оставили на той пять тонких бритвенных порезов, лопнувших темно-красной присмертной влагой…

— Правду?

Валет, сломленный, спаянный и гробо́во-запеленатый, отпустивший тлеть и угасать крохи выкорчеванного рассудка, издал истошный животный вопль.

🐾

Валет орал.

Руки и ноги его стянули чернокнижные цепи, вонзающиеся в плоть гнилыми зубьями, оставляющими гноящиеся шрамы на самой душе. Под спиной, шпаря кипящей лавой, накалялся заляпанный красным железный стол. Кожа, слезая обгорелыми лоскутами, тлела, пылала, шкварчала, шипела; черный-черный огонь, пуша перья черным-черным петухом, подступал всё ближе к медленно поджаривающемуся мясу.

Слезы градом катились по щекам, приторный вкус меняющей консистенцию крови заполнял булькающий рот, закрывал ноздри, струился оскверненными ручьями в горловину.