Сны Единорогов (СИ)

Он продолжил идти дальше, твердо ступая по извивающемуся ковру, глядя строго вперед, по сторонам, но только не вниз. Неизвестный голос внутри нашептывал, что если посмотреть туда — можно попасться на каверзно подложенное чародейство, способное увлечь в долину вечных иллюзий: он даже не узнает, что давным-давно уснул, и, веруя, будто продолжает жить да ступать по своей воле, преследуя угасающую цель, станет бродить по лазам и лестницам костяного дворца лишенную пристани бесконечность.

Существо, что говорило чуждым, но всё-таки смутно знакомым гласом, отчего-то не пугало, вызывая необъяснимое доверие. Быть может, он попросту слишком привык, что Леко прежде общался с ним исключительно так — шелестом, мыслями и образами, рождающимися посреди разума, быстро переоформляющего все насланные картинки да эмоции в доступные слова.

Голос велел идти, и Валет, согласный с ним сердцем, шёл.

Одно из кресел, ударив оземь двумя передними ножками, встрепенулось, подпрыгнуло, будто прыткий горбатый конек. Вырвавшись из мягкого плена подушек да шкур, прискакало к мальчику, пустившись вокруг того в веселящийся одиночный пляс.

«Ты так устал, так устал! Так сядь! Сядь в меня, пожалуйста, сядь!» — просило уютное провалистое сиденье, обещая укрыть самым теплым пледом, обогреть, погрузить в сладкий сон ничем не омраченного новорожденного младенца. Просило так нежно, так ласково, что ноги невольно дрогнули и остановились, отказываясь нести упрямящегося хозяина дальше. Зачем нести, зачем куда-то идти, если можно заслуженно передохнуть после дороги? Хотя бы немножечко, хотя бы совсем капельку, лишь ненадолго прикрыть веки, отпустить напряжение, расслабить затекшие нагруженные мышцы…

«Тебе не нужны никакие мышцы, чтобы двигаться и идти, — молвил голос, на сей раз не сразу пробившийся сквозь завесу накрывающей дрёмы. — Усталость, которую ты веришь, что испытываешь — всего-навсего остаток твоей прошлой памяти. Ты устал душой, так и есть, но душа твоя не успокоится, пока не отыщет искомого!»

Валет от слов этих напрягся, передернулся, недоверчиво пошевелил рукой, затем — ногой…

И тут же ощутил, что голос вновь сказал ему правду — боль улетучилась, тело чувствовало себя бодрым, свежим, отдохнувшим, готовым, если понадобится, бежать всю ночь напролет без сомнений и хвори.

«Не ведись на её обман, — шептал набирающий силу голос. — Ни она, ни та оболочка, в которую ты заключен, не будут честными с тобой. Доверяй лишь своей душе».

Валет, приопустив веки, мысленно поблагодарил, кивнул. Душа его, бьющаяся в тесной грудине запертой пичугой, постепенно отращивающей когти да крылья грифона, и в самом деле яростно кричала, стремясь разорвать ненавистную решетку.

Кресло по-прежнему вилось вокруг, манило соблазном, подталкивало под колени обитым бархатом умасливающим седалищем, и Валет, не успев осознать собственных чувств, взбесился.

Проклятая старая карга! Она не считала его достойным даже того, чтобы показаться на глаза! Использовала мелкую ворожбу, вещала сладкой медовостью, без слов уговаривала польститься на собственную погибель и, что страшнее, погибель Тая!

Омерзительная ненавистная уродина…

— Прекращай это! — взбеленившись, взревел он не своим голосом, полнящимся плещущейся грубой злобы. После чего, игнорируя замявшееся в недоуменной нерешительности кресло, продрал себе ногтями ладони да с новой силой закричал, запрокинув голову к потолку: — Покажись мне! Перестань вести свои игры и просто покажись! Я не боюсь твоего колдовства и верну обратно Тая! Слышишь меня?!

Старая карга слышала, он знал, чувствовал это каждой частицей, каждым участочком обманного на самом деле тела.

Пусть она долго молчала, пусть продолжала таиться в невидимом темном углу, до последнего не воспринимая зарвавшегося детеныша всерьез, но слышать — слышала…

И в доказательство этого спустя всё и ничего ответила:

— Что же… как ни погляжу, ты храброе дитя… — голос, воющий лесными зимними пасмурками, пробирающий до морозного инея в останавливающей бег крови, лился сразу отовсюду и из ниоткуда одновременно. — Достаточно смышленое дитя… Но что можешь сделать ты, одинокий маленький мальчик, забравшись в чужой дом? Разве смеешь ты что-то просить? Разве не я должна требовать, чтобы ты немедленно убрался отсюда?

Голос, как и всё в этой комнате, одурманивал. Опиатом макового молочка попадал он в сердце, заставлял почти-почти поверить, устыдиться, испытать тысячу странных болезненных ощущений, позабыть обо всём, что было до этого верным и важным…

Валет чувствовал, как набирается новых сил и другой голос, тот, что умел слышать лишь он один. Голос этот негодовал, полосовал когтями перекусывающего привязь льва, больше всего на свете хотел нанести удар, пробить брешь в чужом вероломном чернокнижестве… Он мог сделать это уже с несколько раз, но всё не спешил, всё кружил возле кромки сознания посверкивающей молниями штормовой тучей.