Сны Единорогов (СИ)

Единственной отрадой стали воспоминания — теплые, пока еще яркие, живые. Такие живые, каким никогда не был ни один проведенный им день. Чем больше проходило времени, тем глубже юноша погружался в ворох пережитого прошлого, тем лучше его понимал, тем безотраднее становилось на верно сдающемся сердце. Вспоминалась прежняя жизнь, прожитая будто совсем не им, будто совсем со стороны. Вспоминались тоска, одиночество, промозглые грязные улицы, сменившиеся на такие же промозглые голые поля. Вспоминалась дьявольская гитара, обманывающая что при жизни, что после смерти.

Вспоминался Валет — удивительный мальчик с теплыми синими глазами и искренней нежной улыбкой…

Милый, милый Валет!

Как мерзко было там, в колодце отчаявшейся души, от собственной вящей никчемности! Как горько, что он удосужился поверить фальшивым гадким уловкам! Как страшно, что никогда больше глазам его не увидеть дивного драгоценного лица, а рукам — не сомкнуться в кольце рук других.

Как больно, как невыносимо больно!..

Тай не знал, что здесь, во всепоглощающей душной темноте, ему было даровано лишь одно — выстукивающая серебристыми копытцами олененогая память, со временем способная увести за границы его рождения. Память наполняла испитое тело чувствами, память подпитывала сердце, делала душу бессмертной, красочной, окрыленной: та, настоящая, память, запертая под десяток маленьких медных замочков.

С дорогими воспоминаниями душа не умрет еще очень и очень долго. С дорогими воспоминаниями она сможет научиться держаться на других душах, лишенных или лишившихся похожего невесомого дара…

Тай, замученный соловей с переломанными крыльями, не знал ничего.

Дверь, одновременно существующая и нет, отозвалась печальным визгом зимнего ветра; Тай, хорошо уяснивший, что означает этот звук, лишь жалобно передернул губами, в поисках не спешащей приходить защиты поджимая к груди острые худые коленки. Страх, надрывно заколотившийся в висках частыми-частыми горными молоточками, отыскал единственный выход — поалевшими капельками слез в уголках потерявших цвет глаз.

— Как ты, дитя мое? — послышался привычный уже вопрос, произнесенный таким же привычным голосом; оба — бессмысленные, но вместе с тем и ужасающе искренние.

Тот, кто раз за разом спрашивал его, не лгал — ему действительно было важно получить ответ. Наверное, самочувствие Тая его даже по-своему заботило.

— Неужели… — рот слушался плохо; пересохшее горло через слово срывалось на сухой гавкающий кашель, — неужели ты думаешь, будто что-то… могло измениться?.. — силы стремительно покидали истерзанное костлявое тело.

Тот, кто держал его здесь, приблизился — об этом нашептала стонущая земля, вибрирующий посвистом воздух, часто-часто забившееся птичье сердце.

— Я бы… не отказался от… глотка… воды… — странное желание. За время, что он провел в этом месте, Тай наконец-то осознал много не менее странных вещей. Например, то, что ему ни разу не потребовались ни вода, ни еда, хотя тело вело себя почти так же, как и при прошлой жизни. Он мог не дышать, но сердце выстукивало, ощущалось, грело. Если хотелось вдохнуть полной грудью — спящие летаргическим сном легкие просыпались, исполняя грустную прихоть своего хозяина. Иногда, пробродив в полях целый день, он уставал. Иногда же, стоило позабыть об имени подобного чувства — усталость так и не приходила.

Тот, кто мучил его, мог отмахнуться от вобранной просьбы, не обратить на бесправного пленника внимания, с выборочной глухотой продолжить участливую ласку. Тай, больше концентрирующийся на сущности своей причудливой просьбы, чем на ее воплощении, был готов именно к этому, а не к тому, что губ вдруг и впрямь коснется что-то прохладное, мокрое, пахнущее весенней ключевой свежестью…

Удивленный, юноша тем не менее инстинктивно сделал широкий захлебывающийся глоток; прозрачная безвкусная жидкость обволокла язык и рот, соскользнула в лихорадочно сжимающееся горло.

Тай, потерявший над собой контроль, ударившийся в незнакомую алчность, обладающую будто бы абсолютно чуждой ему волей, принялся жадно пить, жадно глотать, ища, но не находя ответа на единственный вопрос: зачем? Зачем его телу, странному неживому телу, вода?

Влажная прохлада струилась по ребристым стенкам гортани, падала вялым водопадом в красную пропасть, омывала, разбавляя, кровь… Только горло всё так же сохло, тело сводило, а колдовское зелье, обернувшись насмехающейся трухой, таяло да тлело, не в силах никого напоить.

Вода не была настоящей, Тай понимал это слишком хорошо, но, вопреки доводам тлеющего разума, продолжал вливать ту в себя, вцепившись в большую жилистую ладонь, поящую его, сцепленными судорогой онемевшими пальцами. Он пил и пил, пил и пил, пока не почувствовал, как голова, отказывая, снова погружается в мир кружащегося безумства, а на закрывающиеся глаза накатывает черно-белая пелена временного забвения…