Сны Эйлиса (СИ)

Отчасти он не лгал, однако в большей степени его терзало чувство вины: друзья спасли его, а он своей рукой лишил их шанса на спасение из гибнущего мира. В какой-то момент он и впрямь поверил, будто в силах отменить чуму окаменения. Он, живущий вопреки судьбе.

Но шло время, и после бессильных попыток подступала новая волна отчаяния. А вестей от Сумеречного Эльфа не поступало, наверное, страж долгое время осмыслял цену своего откровения. Что ж… Раджед ни в чем не винил его. Янтарному чародею всегда нравилась жизнь, и глупо чувствовать себя причиной окаменения, когда сдерживавшие ее недра выпили все понемногу. Льор умел — или научился — не таить долгих обид.

«София, самоцвет моей души, как бы я хотел увидеться с тобой до того, как мы все окаменеем. Как бы я хотел провести по твоим волосам, привлечь к себе твой тонкий стан, утонуть в бездне твоих чистых глаз», — обращался к незримому призраку Раджед, и ему мерещился аромат горных цветов и свежих роз. Казалось, именно он сопровождал Софию. Чистые розы, хрупкие анемоны…

Каждый миг, что навеки разделил их, усугублял все нараставшую апатию и опустошенность. Нет души мира, нет портала — только сны о неизбежном окаменении. Один раз в библиотеке — в которую он переселился, чтобы не лицезреть расколотый портал — упала книга. Он задремал и не заметил, как увесистый том с глухим шелестом сполз со стола. Но встрепенулся льор не от этого: показалось, словно кто-то слышит. С дрожью во всем теле он ринулся к порталу.

Ведь случалось же уже однажды чудо! Почти без причин! Что же мешало ныне? Все законы магии делались обратимыми и неразборчивыми. Так всегда случается в начале творения и в последние дни. Так отчего же в такие времена не сотвориться невероятному?

Однако запыленный тронный зал со следами разрушений, которые безразлично не исправил хозяин, встретил немым разломом, изуродовавшим гладкое стекло. Но все же чудился витавший в воздухе аромат роз и анемонов. Раджед приблизился к зеркалу, приникнув к нему щекой. С той стороны доносились слабые звуки, веяло весной, душным городом, теплом. И, что более всего невероятно, льор отчетливо чувствовал присутствие Софии, прямо там, с другой стороны. Так близко. И так невосполнимо далеко!

Он просидел всю ночь, безотчетно надеясь на чудо. Но ничего не произошло… И тогда липкие щупальца отчаяния обвили сияющий кристалл души, сдавили сердце, породив болезненную пульсацию в висках. Она не унималась несколько часов, измучив так, что острые скулы походили на два горных пика по краям осунувшегося лица.

— Это мне наказание? Это удел того, кто живет вопреки своей судьбе? — воскликнул он наутро в немом обращении к неведомым силам. На Сумеречного он более не злился, несчастный друг на самом деле сам нес тяжесть цепей, сковывающий силой и невмешательством. Но что же само мироздание? Являло порой свои нити, рычаги, но меж ними не затесалось ни ответов, ни четких инструкций, ни назначения всех выпадавших на долю испытаний, словно добро и зло разыгрывали шахматную партию. Так тянулось невозможное время, дни того, чье рождение ознаменовало окончательное разрушение ослабшего мира.

«Что значит Эйлис в сундуках весь?» — не до конца улавливался смысл хлесткой фразы. Будто они разграбили мир, и оттого тот потерял способность сопротивляться, когда своевольный милосердный Страж вмешивался в сплетения нитей. Но если уж так случилось, должен был существовать какой-то выход, искупление. Раджед верил в это, вскоре после выздоровления переселившись всецело в библиотеку. Однако у всякого энтузиазма находится предел. И вот после целой ночи возле разрушенного портала настал его…

***

Раджед находился в библиотеке, он съежился там на узкой темно-желтой софе, фактически прячась под обширным серым фолиантом, который изучил уже наизусть. Он лежал без камзола, тонкая рубашка мялась, золотистые волосы спутались и, казалось, померкли. И чудилось ему, будто он не без камзола, а вовсе без одежды, нет, хуже — без кожи, брошенный на семи ветрах посреди хаоса и холода необъятной вселенной.

Он вцепился в книгу нервно согнутыми пальцами и уже который час не шевелился, уставившись немигающими расширенными глазами в одну точку, не находя ответы и теряя последнюю надежду.

Казалось, нет во всех мирах создания более одинокого, но льор никогда не пожелал бы быть увиденным в таком состоянии, поэтому Эльф позволял себе только незримо наблюдать. Сердце Стража Вселенной тоскливо сжималось, он корил себя за то, что поведал слишком скоропалительно страшную тайну, возложив, возможно, непомерный груз на плечи чародея, друга, брата… Кого угодно! Но лишь бы не видеть этих устремленных в никуда огромных глаз, из которых сквозили грусть и немой вопрос.