Сны Эйлиса (СИ)

Он не шевелился и, казалось, говорил, не разжимая губ. Весь его облик обратился в монолит, фальшивую оболочку для пугающей сущности. Ночь майской метели не требовала скрываться, срывала покровы учтивости и недомолвок, словно первые молодые листья — так необходимо для безрадостных вестей. Если бы только не мерзли руки, если бы не немели ноги! Все лишь холод, даже не озноб от того, что требовал страж. Софья нервно дернула плечами:

— Сразу так. Жизнь. Не демон ли ты, страж? — голос дрогнул, пальцы, простертые к ледяному стеклу балконной двери, болезненно скрючились; лишь на миг. — Но ведь Эйлис вовсе не мой мир. Нельзя ли спасти так Землю? Остановить все войны, голод, страдания…

Она замолчала, бормоча последние слова едва уловимым шепотом, который переполняла великая печаль. Вновь в голове проносились то сводки новостей, то случайные разговоры, словно она слышала каждого в разных уголках мира так же ясно, как родителей или сестру. Если бы умереть за счастье всего мира, принести свою жертву, то, может, и не так страшно. Но семья, близкие… все это привязывало к земной суете, пробуждало непреодолимое противление превращению в орудие некого высшего замысла. Не хватало смирения, потому что не обнаруживалось достаточно доверия. Ведь кто такой этот Страж? Вездесущий проводник между мирами, хитрец и мистификатор, которому совесть позволяла многие годы скрывать важные факты даже от самого близкого друга. Пусть в том состоял договор с Софьей, но все же… Страж вел свою игру. И это будило безотчетный бунт, хотелось назло всей этой обреченности и перезвону до предела натянутых нервов окунуться с головой в круговерть жизни, жадно припасть к ней, как к источнику посреди пустыни. Но Софья лишь стиснула зубы и порывисто обернулась, когда собеседник эхом снежного вихря проговорил:

— Мир Земли идет по своему намеченному пути, а Эйлис сбился из-за гордецов, что пестовали свою силу. И… из-за меня.

Теперь он стыдливо отвернулся, пряча глаза, сливаясь с мраком комнаты, в которой ветер хрустел краем белесого пакета. Каждый шорох и звук отдавал гипертрофированной реальностью. Ее просили погибнуть ради исправления чужих ошибок? Возмущение накатывало на нее волнами, что сбивали с ног, лишали опоры.

— Даже так, — сжала кулаки Софья, сухо отрезая: — Что ж… Я подозревала. Кажется, я сейчас говорю, как Валерия, — спохватилась она, куснув обветренные губы. — Всегда кто-то совершает грехи, а ради их искупления убивают других. Что же вы, сильные и могущественные, испытываете нас за свои ошибки?

Софья вздохнула, прошлась по комнате, но не чувствовала замерзшими ступнями пол, точно уже превратилась в жемчужного призрака.

— Потому что в нас нет того, что есть в тебе, — с робкой теплотой проговорил Эльф, горестно качая головой: — Я своей тьмой никого не вылечу. Могу поддерживать равновесие, могу на время отводить угрозы. Но все, что я пытаюсь сделать во имя добра, оборачивается катастрофами. Это и есть проклятье.

— Но вы предлагаете мне умереть, — без выражения отозвалась Софья.

Негодование прошло так же быстро, как затопило потаенные закрома духа. Обвинения не складывались жестокой мозаикой игл.

— Я лишь предупреждаю. Это твой выбор. Если ты ответишь «нет» на зов Эйлиса сейчас, то я заберу у тебя жемчужину и сотру все воспоминания, — словно запоздало оправдывался Сумеречный. — Ты станешь прежней Софьей. Разумеется, с дипломом историка и всем, что ты делала за семь лет в своей обычной человеческой жизни.

Предложение звучало заманчиво в сложившейся ситуации. Софья измучилась, истосковалась по обычным человеческим радостям и стремлениям. В последнее время ей все чаще казалось, что жемчуг выпивает из нее последние силы. Искушение подтачивало неоспоримым желанием жить, а не исправлять ошибки стража.

— Значит, я забуду и Раджеда? — внезапно окатило ледяным водопадом осознания. Софья прекратила бессмысленные перемещения по комнате, застыв вытянувшейся статуей. Из углов тянуло мраком, из-за окна гудела вьюга, трепыхались несчастные листья. Хаос ночного пространства разверз бездну, в которой не обретался страж, его предложение невозможного выбора, ничего, кроме чаши весов: жизнь и забвение или риск и Раджед.

— Да. Он окаменеет вместе с миром.

— Тогда какой в этом смысл? — Софья нахмурилась, кидая неодобрительные и почти исполненные презрением взгляды в сторону Сумеречного. Зачем же он семь лет мучил друга, ничего не рассказывал ему, если единственное предназначение принявшего жемчужный талисман — это гибель? Все обстоятельства сложились странными созвездиями, острыми пиками, перечертившими карту судьбы. Совпадения, люди, случайные слова, древние самоцветы — все выстроилось в единый ряд. И главным в нем вне всякой логики и доводов молодого тела оказалось нежелание забывать.

— Но ты же умрешь. Ради Эйлиса. Позволь рассказать тебе о жемчуге.

— Это камень жертвы. Я знаю, — оборвала Софья хладнокровно, но вежливо.