Сны Эйлиса (СИ)

Илэни вытянула руку перед собой, словно стремясь коснуться воспоминания. Но над ней лишь покачивался светло-зеленый парчовый полог, увитый орнаментами трав и цветов. Воспоминание угасло. Да, вестник гибели, да, выбранная по случайному злому року. Но все-таки совершенные злодеяния оставались на ее совести, кровь не отмывалась от рук, однажды поднявших меч на убийство.

— А потом только тьма… — надломился голос Илэни. — Я помню, как дотронулась до тьмы Сумеречного Эльфа. Он тоже постоянно слышит голоса мертвых. Они так мучают! Так терзают! — прорывалась давняя обида: — Хорошо тебе было… слышать голоса леса и животных. А с таким талисманом попробуй… с-сохрани рассудок.

— Что же ты не сняла его раньше? Зачем совершала все это? — покачал головой Сарнибу, вновь склоняясь над ней. Он стоял на коленях возле широкой кровати, словно молился. За кого? За нее? За ее возвращение к жизни? Илэни невольно дотронулась до раны на животе — ни следа. Она лежала, переодетая в белое, накрытая такой же белоснежной легкой простыней. И впервые за много лет ощущала тепло, словно разрушился саркофаг холода, заковавший ее изнутри.

— Дура была, власти хотела, — с горькой усмешкой отозвалась Илэни, все еще отстраненно изучая узоры полога, чуть тверже добавила: — Мести. Мести даже больше. Не все же талисман диктовал.

Она надеялась вызывать гнев, осуждение, досаду, разочарование. Что угодно! Лишь бы не наблюдать этот лик всепрощения, склонившийся над ней с неземной заботой.

— А что же сейчас? Как ты сейчас? — обезоруживающе спрашивал Сарнибу, лишая последней брони, делая такой же беззащитной, как в детстве. Но он не лгал, он просто не умел лгать. Илэни поняла, что взметнувшийся в груди гнев — это вновь озлобленность в отношении самой себя. Она доверяла Сарнибу, но не могла никуда спрятаться от невыносимого чувства вины.

— А сейчас я хочу… — неуверенно отозвалась она. — Покоя, — чародейка впервые осмелилась посмотреть малахитовому льору прямо в глаза. — Я теперь… почти что ячед. И понимаю, что так даже лучше. Есть я, есть моя воля — и никаких родовых реликвий.

По щекам Илэни вновь покатились крупные слезы. Сарнибу молчал, лишь украдкой стирал соленую влагу с ее осунувшихся щек.

— Отдыхай, — вскоре сказал чародей. — Я должен подготовить все к переезду в янтарную башню.

— Янтарную?! — встрепенулась Илэни, приподнимаясь на локтях, однако безразлично откинулась, мрачно вздохнув: — Значит, я возвращаюсь в свою. Раджед не примет меня.

— Примет, я договорюсь с ним, — уверил ее Сарнибу. — Ведь без него мы бы не смогли спасти тебя. Все вместе! Ты слышала песню? Песню мира?

Илэни нахмурилась, не вполне понимая полученную информацию, факты представлялись невероятным вымыслом. Однако при слове «песня» что-то дрогнуло в душе, Илэни отчетливо вспомнила море, тени рыбаков и необъяснимый голос, который постепенно пробуждал ее к жизни. Песня мира? Новая магия? Вряд ли кто-то обладал ответом, зато им удалось залечить одинаково смертельную для человека и для льора рану.

— А Инаи… тоже был с вами? Тоже… лечил меня? — сдавленно поинтересовалась Илэни, неуверенно садясь и отворачиваясь к окну, где развернул огненные крылья феникс рассвета.

— Да, и Инаи, и Софья.

Илэни молча закрыло лицо руками, словно известие о чудесном примирении льоров не обрадовало ее, а повергло в ужас. Впрочем, ныне ее терзала иная боль. Она застыла скорбной статуей.

— Святые самоцветы… Меня спасли все, кому я причиняла боль, — прохрипела она, потому что горло сдавило судорогой.

— Не думай об этом! Ты теперь с нами. Ты все исправишь, — обнял ее за плечи Сарнибу. Илэни с благодарностью прислонилась к его широкой груди спиной, чтобы не упасть. Голова кружилась, и из груди рвался дикий вопль, однако тепло малахитового льора проникало в каждую клеточку. Он простил ее, но тяжелее всего простить саму себя. После многих лет ледяного бесчувствия пришло раскаяние. И пусть душевная боль тяжким изломом переворачивала все ее существо, Илэни не желала избавляться от этой муки, страшась вновь впасть в безразличие. А когда нет чувств, ни любви, ни боли — нет и души.

***

День все ярче зажигал огни рассвета, утро сменилось полуднем. Впрочем, никакое солнце не рассеивало крепкий мороз за пределами башни. Эйлис все еще умирал… Илэни, облачившись в свободное изумрудное платье, рассматривала из окна спальни каменные равнины за пределами малахитовой башни. Где-то там, на юго-востоке высилась ее смертоносная твердыня, впрочем, как только иссякала магия льора, его жилище тоже немедленно приходило в упадок. Все фальшивка, все дешевая игра на публику без зрителей.

Илэни устало вздохнула, заламывая руки, словно неопределенно ожидая чего-то. Двери спальни не затворились на замок, никто не приходил с докладом об аресте, как тогда, в тот страшный день. И все же незримые стены из воздуха держали чародейку в своей прозрачной тюрьме: она впервые боялась выйти и встретиться с бывшими врагами. Не находилось ни единого слова для оправдания. Инстинктивно она тянулась к Сарнибу за защитой, хотя понимала, что тот неоднократно пострадал из-за нее.