Сны Флобера

— Verlassenheit! — произнёс Орест немецкое словечко. «Я бы сказала, что здесь царит какая-то хайдеггеровская философия запустения», — вспомнил он высказывание Марго о своём доме на Рейнеке.

Исида позвала Ореста собирать мандарины. Через пятнадцать минут две бамбуковые корзины были наполнены. Поднимаясь по лестнице, Орест оступился, и два мандарина выпали из корзины, покатились вниз, перескакивая со ступеньки на ступеньку. Исида, словно играющая в классики девочка — школьница, сбежала за ними, держась одной рукой за перила. И так же весело поднялась.

— Вот, догнала! — радостно объявила она, показывая оранжевых беглецов и водружая их на вершину фруктовой пирамиды.

И всё же она чуть — чуть запыхалась, на лбу выступила испарина. Они расположились в кухоньке, на полу. Орест разрезал мандарины пополам, Исида давила их соковыжималкой, желтовато — белесый сок стекал между пальцев. От усилия ладонь её слегка покраснела. Орест без слов взял у неё соковыжималку. У него получалось намного быстрей. Исида наблюдала, как напрягаются мышцы на его руке. Её завораживали черные слипшиеся волоски. Сок разливали по бутылкам. Весь этот процесс сопровождала русская классическая музыка: Рахманинов, Римский — Корсаков… Эти мелодии напомнили ему комнату Марго, их любовную каморку, которая часто наполнялась старческим скрипом грампластинок.

«Где ты, моя девочка, моя любимая? А вдруг в эту самую минуту ты завела такую же пластинку на своём стареньком проигрывателе! Ведь у нас часто бывали странные совпадения…»

Исида призналась, что собрание грампластинок классической музыки сохранилось здесь от её прежнего мужа. «Он был очень образованный».

На ужин был рис и всякие кушанья, купленные в придорожном супермаркете. Они почти не разговаривали, обменивались односложными репликами и шутками. Этот вечер принадлежал только им. Исида потеряла бдительность. Счастливая безрассудность поселилась в её сердце, уставшем от постоянного напряжения и самоконтроля. Постелили в одной комнате под разными одеялами, сдвинули матрацы. День был насыщен впечатлениями, да и каждая минута, проведённая рядом с Орестом, переполняла её тревогой, желанием, нежностью, жизнью…

* * *

«…Он вылизывал её, как пёс Варнавы».

Это была самая откровенная, безудержная, бесстыдная страсть. Её тело познало миг торжества и ликования. Они оба будто бы освободились от тяжёлых вериг. Их тела соединились — крепко — накрепко, как две створки мидии. Невозможное стало возможным, укротимое — неукротимым. Не будь примера Валентина и Тамары Ефимовны, не будь блистательного принца Гэндзи, который тоже из жалости к преклонному возрасту женщины уступал притязаниям Гэн — найси — но сукэ, пятидесятисемилетней придворной дамы, быть может, Орест испытал бы чувство неловкости, но он не умел о чём-либо жалеть.

На следующее утро Исида проснулась от запаха собаки. Во рту её была шерсть. Она сняла двумя пальцами ворсинки с языка. Горячее собачье дыхание обдало её сонное лицо. Орест лизнул госпожу в губы, положил лапу на шею, вытянул когти. Они больно царапнули кожу. Исида отпрянула от собаки, а потом решила, что это ей снится. Она ошибалась. Всё, что она принимала за сон, оказалось сущей правдой, которой равен только вымысел. В облике собаки она узнавала своего ненаглядного мальчика, псеглавого Ореста.

Она шептала:

— Peto, peto, peto, mai petodogu.

Он лизал ей лицо, по её подбородку бился медальон, свисавший с шеи собаки. Исида нащупала его и обнаружила отверстие. Она ощущала, как подушечки пальцев щекочут друг друга и перекатывают кожаную тесёмку, которая напомнила ей поход в музей современного искусства, роденовские изваяния, уличного торговца с длинными волосами…

Эта тесёмка была весьма непрочной связью с реальностью. Затем медальон пополз по груди, на живот. Тело женщины трепетало, билось в ознобе. Он облизал все девять отверстий, имеющихся в человеческом организме, упирался лапами в спину, покусывал шею, оцарапал всё тело, но боли она не чувствовала, только усталость и счастье…

Она очнулась от грохота. Яркий луч света полосонул по глазам, как стальной нож. В углу сидел, прижав уши, черный пёс — лабрадор. Он схватил зубами верёвку, чтобы открыть жалюзи, но не рассчитал силы, и они рухнули на пол. Исида выкарабкалась из-под футона. Собака вильнула хвостом, поприветствовала её лаем. Место, где спал ночной любовник, пустовало. Постель была перевёрнута, всюду валялись клочья одежды.

Она позвала Ореста. Пёс бросился к ней, повалил бедную женщину на спину. Исида залезла под одеяло, завыла. Пёс прилёг рядом, утихомирился. Он прилежно исполнял роль сторожевого пса своей госпожи. Плач не прекращался, пёс стал подвывать. Этот гала — концерт продолжался четверть часа. На её счастье, послышался заливистый лай соседской собаки. Чёрный лабрадор насторожился, потом бросился к дверям. Исида воспользовалась моментом: вместе с одеялом она проползла на корточках вперёд, быстренько задвинула фусума.

— Спасена!