Сны курильщика

Спортивная секция — обязательно! Мы были очень спортивным поколением: настольный теннис, фехтование, дзюдо… Каратэ было под запретом, но секции каратэ существовали, и самыми популярными были фильмы, где демонстрировалось резкое, отточенное насилие: «Пираты ХХ века», «Сыщик»… Кинотеатры были полны народу, билет купить на вечерний сеанс — проблема. Мы сбегали с уроков на дневные сеансы. Раджив Капур и Дхармендра котировались наравне с Делоном и Бельмондо, а редкие голливудские фильмы сеяли панику: «К сокровищам авиакатастрофы» оказался антисоветским, а мы всем классом его смотрели…

Но диссидентства — широкого, — не было. Пьяные отцы на кухнях костерили Брежнева безо всякой политкорректности, но оставались истинно лояльны великой стране, в которой жили. Семьи переезжали в новые квартиры. Одно–единственное убийство могло переполошить целый город. В очередях за джинсами давили старушек. А дети — те, кто поумнее, — читали книги. Слушали Высоцкого. Жванецкого. Ценили, кстати, юмор. Сатира «на строй» не воспринималась, и если бы аудитория была уверена, что Жванецкий — антисоветчик, его бы презирали. Их всех тогда презирали — Солженицына, Сахарова. Больные люди, эти диссиденты…

Все одевались в разной степени плохо. Любовь не знала классовых различий. Мальчики в сочинениях писали, что, будь у них атомная кнопка, они бы не задумываясь взорвали США («Но сначала — Китай»). Но кто–то уже слушал «Воскресенье», кто–то запоем читал Достоевского…

Мы пришли к самым верным и важным истинам легко, без усилий, потому что ничего другого нам не оставалось. Нас загоняли в комсомол, но это была пустая формальность. Нам не давали читать Гумилева и Набокова — а не очень–то и хотелось, у нас были Пушкин и Блок. Литература «деревенщиков» по масштабу и художественному воздействию была сравнима с магическим реализмом латиноамериканцев…

Мы были абсолютно, бесповоротно асоциальны. Поколение одиночек, поколение самодельных эстетов, психологически — фашистское поколение: мы могли участвовать в политике, только если это было красиво, «не так, как в жизни». В начале 80‑х в каждом городе, где побывала копия фильма «Площадь Сан — Бабила, 20 часов», объявились свои фашисты. Мальчики из хороших семей, интеллектуалы и спортсмены. Не самые дурные головы в той стране, уверяю вас. Язычники — да. Мы были признательны советскому правительству за то, что, кроме него, нам некого бояться. Мы исповедовали Веру, Надежду, Любовь — и без матери их Софии, премудрости.

Затем пришли иные времена. Правительство свернуло себе голову. На место дряхлых, гнилых, но «наших», советских старперов, пришли какие–то деляги, верткие недоноски с фарфоровым оскалом, и принялись учить нас жить. Их учительство было активным, а мы же были оторваны от общества, мы верили всему, что обладало энергией убеждения, — и мы сгорели. Погибли. Кто–то (большинство — лучшее большинство!) спился с круга, кто–то разочаровался в любви и начал делать деньги…

Но мало кто пополнил ряды политиков или «братков» — и для тех, и для других мы слишком много читали, в нас было переразвито чувство прекрасного… Так мы ушли с арены. А на наше место пришли они — бывшие школьные тихони, неудачники от рождения, не знавшие иных трагедий, кроме личных. Все эти годы они были в тени — они смотрели на нас с ненавистью и тоской, иногда и с любовью, и ждали, чего еще мы выкинем. И когда оказалось, что наши фокусы кончились, худшие из них через комсомол — через МЖК — через видеосалоны и дискотеки — пришли к власти и стали нанимать нас, своих удачливых, своих ярких ровесников, работать на себя. Лучшие же…

«Лучший не значит — хороший, лучший — это означает, что остальные еще хуже…» Лучшие из тихонь отомстили нам больнее всего — они подались в церковь. Ударились в веру. «Вы не смогли защитить нас, — говорят они, — так, может быть, Бог защитит». Тому же они учат детей: быть неудачниками. Быть серыми и смиренными — авось не заметят. Авось примут за своего. Авось полюбят.

И они правы.

МОДНАЯ ПОЗИТИВНАЯ ТУПОСТЬ

На мне по жизни клеймо «чернушника». С ним, видимо, и умру. Оправдываться смысла нет — черного кобеля не отмоешь добела. Но есть смысл объясниться.

«Чернуха!» — говорили мне, когда я приносил в редакцию интервью с военкоматским полковником. Полковник говорил примерно следующее: что вы, журналисты, обрушились на армию, если то же самое творится в любой средней школе? Та же «дедовщина», и без скидок на возраст: и избивают до полусмерти, и «опускают» парней (то есть насилуют) в туалетах, в раздевалках спортзалов… Я, тогда еще сам недавний выпускник школы, знал, что это правда. И записывал слова полковника. И там, где он, не находя других слов, вставлял вульгаризм или мат, я следовал ему.

Конечно, интервью не вышло.