Сны накануне лета (СИ)

На четвертую ночь пришел с разборками Нори, несдержанный и злой. Сам он женился довольно давно, но жену не представлял, а теперь задетые братские чувства наложились на раздоры с супругой, и закончилось все, конечно, потасовкой. От него Фили успел услышать о себе много нового: и то, что обесчестил невинную Ори еще едва ли не в младенчестве, и то, что он ее недостоин, и много чего еще. Настроение ему Нори попортил изрядно. Помирились они на пятую ночь — и опять до брачного ложа Фили не добрался.

В общем, Фили и Ори были лишены даже самого невинного общества друг друга полторы недели. Казалось, весь мир восстал против них.

А потом наступил совершенно особенный вечер, когда никто, наконец, не ломился в двери. Тишина словно окутала Эребор и Гору, и Ори, краснея, за руку подвела Фили к кровати, и взглянула на него из-под пушистых с рыжиной ресниц.

— Никогда не думал, что быть женатым так сложно, — выдохнул, извиняясь, юноша, во все глаза глядя на гномку.

Она, прикусив губы с самым воинственным видом, на какой была способна, начала его раздевать. Прищурившись, расстегивала пуговицы и развязывала шнурки. Глядя на нее, не в силах пошевелиться, Фили всеми силами пытался вызвать чувство неистовой страсти, но вместо этого ощущал лишь бесконечную нежность. Ори, понимающая Ори. Знающая его наизусть. Спохватившись, накрыл ее руку своими руками, отстранил ее. Тени упали на ее сосредоточенное лицо.

— Необязательно торопиться.

— Но я хочу, — жалобно прошептала девушка.

Вот с этого-то все и началось. Кажется, это было три дня назад. А может, четыре. Или, может, неделю. В общем, первые три раза было много нежности, осторожности, Фили был аккуратен и старался сдерживаться, и запомнить каждое мгновение на всю жизнь. Все получилось красиво, как в мечтах, в ту ночь. А с утра уже было по-взрослому. И вот, теперь оба они, постанывая и всхлипывая, травмированы собственным пылом, и стыдно — не передать.

Фили теперь даже смотреть на свой член боялся. Еще вчера утром стер до мозолей. А уж о том, что у него — у мужчины! — могла тоже там быть кровь, и думать раньше не думал. Что чувствовала Ори, он не знал, но подозревал, что ничего особо приятного. А ведь последние разы она приставала к нему первая. Уже со слезами и стонами боли. Уже вся в ссадинах и синяках.

Но как же хороша она была сейчас. В слезах, свернувшись на измятых и испачканных простынях, со вспухшими губами, синими тенями под глазами и на висках, со спутанными волосами… прижимающая ладошку к животу…

— Люблю тебя, — кашлянул он в пространство, и поясницу снова заломило, — о, Махал… у тебя сильно болит?

— Снизу болит очень сильно, — сжав зубы, она пыталась не плакать, — и я тебя тоже люблю.

— А я над Лоином смеялся, что он к врачу после свадьбы просился…

Ори подвинулась, втянув воздух сквозь зубы, и прижалась головой к его руке. Фили не мог ее обнять, но вдохнул ее близкий запах — с нотками крови, соли и слез, миндаля и ромашки.

— Меня твоя мама предупреждала, — тихонько пролепетала Ори, не шевелясь, — надо было слушаться.

— О чем? — Фили даже готов был приподняться от удивления — но не смог осилить это простое движение.

— Что так бывает. И что так нельзя. Что негоже, как варгам в течке…

— Прямо так сказала? — если бы в груди не ломило, Фили бы хохотал, — ну что, недели две теперь будем играть в лазарет… раненые варги…

— Не смеши меня, мне больно смеяться! — простонала Ори, и Фили, сделав над собой титаническое усилие, повернулся к ней лицом и обнял ее, прижал к себе, и поцеловал. Наконец-то напряжение отпустило его. Шесть раз за утро? Кажется, так. Не считая предыдущих трех суток.

— Люблю, люблю, люблю, — пробормотал гном и зарылся в ее волосы лицом, — но теперь можешь ко мне неделю даже не лезть, и не пытаться. Посмотри, что мы друг с другом сделали. Тебе-то хорошо, легла и лежи, а мне ходить к Торину придется…

— От слова одного «ходить» у меня судороги, — хихикнула тихонько Ори из его подмышки, — как думаешь, само заживет?

Фили ничего не ответил: он уже спал. Или потерял сознание — разница после нескольких суток безумных болезненных сношений вряд ли могла быть существенна.

…

Сначала были руки. Тауриэль помнила их хорошо. Руки держали ее, слабую и безжизненную, подавали воду и гладили по спине. Без грубости. Без вожделения. Ладони мозолистые, но чуткие, пальцы, привычные к оружию, с короткими крупными ногтями.

Потом были глаза. Теплые, обеспокоенные. Карие. Их пристальной нежностью можно было захлебнуться. В них хотелось тонуть. Глаза следили за каждым движением рук, и за ней самой, за тем, как она эти движения принимала и реагировала на них. Потом к глазам и рукам добавились очертания лица и фигуры, растрепанные, пахнущие кожей и воском длинные темные волосы, а потом из отдельных элементов соткался образ Кили.