Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

И вдруг пришел ответ на ее наивный вопрос милейшей Ларисе Павловне: тетки, возглавляемые Клавдией, просто воруют. Деньги присваивать и легче, и практичнее. Жилетки на них тоже краденые: какой-нибудь дом престарелых из Олбани или из другой периферии пожертвовал.

Больше на Полянку не ходила, а решила посещать курсы политучебы в Центральном Доме работников искусств. Может, поймет что-то про эту страну и все-таки будет среди людей своего круга. Снова надела туфли на высоком каблуке, косынку от «Шанель», да еще надушилась герленовскими духами. Но на курсах изучали работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», что-то талдычили про превращение ализарина в каменный уголь или наоборот, она не понимала ничего в этой схоластике, а главное — не понимала, какое это все имеет отношение к человеческой жизни.

Снова засела дома: заказы, обеды, журналисты с одинаковыми вопросами. Тоска!

А там, в Нью-Йорке, после работы шли в русский ресторан «Медведь», где им была скидка — вклад хозяина в помощь России, и на немецкий счет брали пиво с корюшкой или чудесные биточки. К ним присоединялись Глэдис с Конрадом и попозже — Тидели. Тидели часто привозили с собой Детку.

Все так любили друг друга, так старались сказать или сделать что-нибудь приятное. Она никогда не забывала ни о чьем дне рождения, записывала в маленькую книжечку с золотым обрезом и золотой изящной застежкой — подарок Луизы.

Помнится, своей занудливой секретарше Цепоре подарила роскошную шелковую испанскую шаль. Специально подарила, потому что Цепора неизменно ходила в клетчатых унылых квакерских платьях. Цепора прослезилась, но она вообще была сентиментальна. Когда оказалась в Москве в шестьдесят пятом, она уже была важной персоной в Фонде Эдварда Картера — блестящая карьера, но при ее звериной серьезности и немыслимой работоспособности этого следовало ожидать, так вот, когда она приехала, конечно же пришла к ним, был очень милый вечер воспоминаний, а под конец Цепора разревелась. Оказывается, была потрясена тем, что хозяйка помнит ее любимое блюдо и приготовила салат из латука с помидорами.

— Сейчас ведь апрель, — всхлипывая, повторяла Цепора, только апрель, это же так трудно достать в вашей северной бедной стране.

Конечно же она помнила, что любит Цепора. Цепора была замечательной секретаршей, она интуитивно чувствовала, какой звонок очень важен, а какой — не очень, в каком случае надо слать телеграмму в Саранак, а в каком можно дождаться возвращения начальницы.

И самое главное — с особым почтением относилась к звонкам и визитам вице-консула Петра Павловича. Он появился в сорок первом вместо высланного — восточного облика, с грустными бараньими глазами.

Цепора явно неровно дышала к этому парубку с белозубой улыбкой, с густыми волнистыми волосами и раздвоенным подбородком.

Да и не мудрено. Петр Павлович был сама открытость, само обаяние. Генрих тоже полюбил его и даже брал с собой на «Бродягу», тем более что Петр Павлович замечательно управлялся с парусом и умело разжигал костер, ведь родился он в Кронштадте.

Он был умелым заводилой, в этом ему отказать было нельзя.

Удивительно компанейским человеком был вице-консул, очень красочно рассказывал о ловле судаков в белые ночи на Финском заливе, и как красиво вырисовывается в дымке форт Константин, и как перламутром переливаются воды залива. Когда через много лет они с Деткой отдыхали в Комарове, она вспоминала Петра Павловича. Она вообще вспоминала его часто, но не всегда добрым словом.

«У него лицо человека, внушающего доверие», — говорил Генрих. Угадал! Петр Павлович в октябре сорок пятого взял их паспорта — советский Детки и ее американский, чтоб поставить визы, и вернул два советских. На ее вскрик — «Но ведь у меня американский паспорт, верните мне его» — ответил легко, с улыбкой: «Да зачем он вам!»

Мышеловка захлопнулась.

А тогда, целых три года, он иногда ездил с ней на Саранак. Просил остановиться всегда в одном и том же придорожном кафе на Восемьдесят первой, чтоб выпить кофе, и всегда посещал туалет, хотя от Нью-Йорка отъехали всего миль на тридцать. Зато дальше всю долгую дорогу кофе не пил и в туалет не просился.

Теперь она открыто говорила, что едет к Генриху, ведь у них было общее дело.

Она так быстро освоила искусство вождения, что не только Криста и Глэдис были удивлены, но и Конрад, а ведь он в студенческие годы подрабатывал таксистом в Нью-Йорке и ездил профессионально. Все дело было в том, что сбылась ее давняя сокровенная и, казалось, недоступная мечта — водить автомобиль, и только Генрих знал, какое наслаждение испытывает она, сидя за рулем.

Иногда она выезжала поздно, после работы, и тогда, чтобы не будить обитателей коттеджа номер шесть (там ложились рано), останавливалась на ночлег в отеле «Пойнт», шикарном отеле, построенном Рокфеллером. Там уже привыкли к тому, что ее любимыми номерами были «Делавэр», оформленный в староанглийском стиле, и «Ирокез» — огромный, с каменным очагом.