Читаем Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна полностью

— Да. Сначала да. У нее были божественное самообладание и хладнокровие. Как у тебя. А потом она сломалась, и я разлюбил ее. Даже бил иногда. И детей наказывал за плохое поведение. Видишь, какое я чудовище? Но Марева могла достать кого угодно.

Минуты с ней покоя я не знал,Плодил детей и хлеб ей добывал,Да всё не мог ей угодить однако…

Правда, в самом начале нашей жизни я помогал ей по хозяйству и с детьми. Но это когда родился Гюнтер, а с первым ребенком — нет. Она уехала рожать к родителям.

— С первым ребенком? Был еще ребенок кроме Гюнтера и Эрнста? Что с ним? Умер?

— Это была девочка — Гизелла, и я ничего о ней не знаю. Правда, у этой истории есть продолжение. В год нашего с тобой знакомства объявилась женщина, которая называла себя моей дочерью и очень настаивала на этом. Пришлось нанять детективов и что же выяснилось? Женщину звали Габриелой Норштейн — актриса, и, кажется, у меня был с ней короткий роман, когда я жил в Капуте. Но вся эта история была чистым мошенничеством…

— И Марева ничего не знает о ребенке?

— Горячо… Это очень болезненная тема.

— Тогда не отвечай.

— Нет, я должен сказать. Тебе надо знать обо мне все. Должен же быть хоть один человек, который знает обо мне все.

— Я не уверена, что нужно рассказывать, а вдруг ты об этом пожалеешь? Я не хочу, чтобы у тебя со мной было связано что-то неприятное.

— Не любишь чужих тайн? Не доверяешь своих и чужих не любишь?


Почему он так сказал? Хотел, чтобы она ответила: у меня нет тайн, но она промолчала. И, наверное, поэтому он сказал:


— Она славянка, как и ты, а славяне считают, что тайна это всегда факт и только факт, они не признают тайны метафизической.

— Достоевский, которого ты так любишь, опровергает такую точку зрения.

— Нет, не опровергает. А знаешь, кто мой любимый персонаж?

— Алеша?

— Нет, не угадала. Свидригайлов. И знаешь, почему? Он страстный, он не может справиться с собой, но у него есть совесть. Это странно, но мало у кого из героев Достоевского есть совесть. По-немецки совесть это — Gewissen, то есть знать вместе. Это к вопросу о том, что такое тайна. Так вот я действительно не знаю, что с Гизеллой и где она. Мы ее отдали на удочерение.

— Почему?

— Мы ведь не были официально женаты, мои родители были против. Мать рыдала, когда я сказал, что женюсь на Мареве. «Она не имеет права войти в хорошую семью!» — вопила она, катаясь по кровати. Мне было только восемнадцать, и я был слабак. Я соврал матери, сказав, что между нами ничего нет, потому что больше всего она боялась, что будет ребенок. Как в воду смотрела. А отец считал, что только состоятельный человек может позволить себе роскошь иметь жену. Я же был без работы и без денег. В общем, по их мнению, выходило, что жена хуже проститутки — она и более корыстна, и менее искренна. Эта история разрушила мои отношения с родителями. Когда мать умерла, я рыдал и не мог остановиться.

— Потому что все-таки любил.

— Потому что не любил.

— Сколько лет сейчас было бы девочке?

— Сорок или сорок два.

— Ты не помнишь точно?

— Точно — сорок один. Она родилась в девятьсот втором. Ужасные времена. Марева провалила диплом, она не имела права работать даже учительницей. Я тоже сдал выпускные экзамены хуже всех.

— Ты?!

— А что ты удивляешься? Профессор Минковский называл меня «ленивой собакой». Я вообще не очень умен, я просто очень любопытен. Мы кормились репетиторством. А мать написала родителям Маревы оскорбительное письмо, в котором называла Мареву «немолодой женщиной». Мать терпеть ее не могла, по-моему, просто ревновала к моему красавцу отцу. Марева старше меня всего на несколько лет. Кстати, у моих сыновей первые попытки жениться тоже были связаны со зрелыми женщинами. И ты, представляешь, тут мы с Маревой стояли насмерть, даже забыли распри. Люди очень смешные создания. Вот я, например. Зачем я тебе рассказываю эти подробности подробностей и не говорю, что это я уговорил Мареву отдать ребенка на удочерение?

— Я догадалась.

— Иметь незаконнорожденного ребенка в те времена означало конец карьеры. И даже не конец: для меня это означало невозможность найти работу.


Вдруг пошел дождь. Здесь так случалось: прольется туча — и снова все сияет, и череда ясных жарких дней, с туманами по утрам и телесно-розовым небом на закате.

Но тот дождь был каким-то угрюмым, обесцветившим все вокруг.

Когда вернулись промокшие, удивились, что во дворе под дождем болтается фокстерьер Чико, но Марта сказала, что Мадо и Эстер уехали в Лейк-Плейсид получить на почте корреспонденцию, и Чико ждет Мадо, поэтому и отказывается идти в дом.

Марта выглядела плохо: глаза в коричневых обводах, набрякли мешки.

Захотелось ее обнять, отвести в постель, побаловать вкусным, но здесь сантименты были не приняты. Все были слишком ироничны.

Перейти на страницу:

Похожие книги