Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

— Может быть, тех, кто не хотел, чтобы их благодетельствовали, не хотел жить в богадельне и есть в бесплатной столовой? Они хотели равных прав.

— Равных прав не бывает, и ты это знаешь.

— Да. Человеческое сообщество устроено плохо. Каждый ищет своей жалкой сиюминутной выгоды и не желает подчинить себя благу и процветанию всего сообщества, к которому принадлежит… Имущие классы готовы ухватиться за все, что помогает им в борьбе против скуки… Несчастен тот мир, где таким людям позволяют играть первую скрипку..

— Ты говоришь об Америке. А какие имущие классы в Советском Союзе, кто там играет первую скрипку?

— В мире не должно быть бедности. Я знаю, что это такое. Мы с моей первой женой почти нищенствовали… И все же я никогда не жаждал привилегий. Привилегии, основанные на положении в обществе или на богатстве, кажутся мне несправедливыми, как и любой культ личности. Но Элеонору очень радовали привилегии.

Они всегда садились под молодой раскидистой сосной, и она всегда через некоторое время вынимала из кармана припасенное «угощение» — мешочек с орехами или вялеными фруктами. Сладкого ему было нельзя, хотя он очень любил его. На шестидесятилетие издатели прислали из Нью-Йорка огромный, необыкновенно вкусный торт со взбитыми сливками и цукатами. Все уминали с наслаждением, а он взял лишь несколько цукатов.

— Вам, наверное, грустно, что вы не можете попробовать этот замечательный торт? — спросил кто-то из гостей.

— Ничуть, — ответил он. — Я же помню его вкус. А вот кого мне жалко — это Ганди, он ведь даже не пробовал никогда таких яств.

Что-то было в том письме, где про Валленберга. Что-то про Ганди и еще что-то важное. Надо дождаться, когда ведьма засядет перед телевизором смотреть дебильный сериал, тогда можно вынуть и перечесть. Вот и еще один день жизни прошел. Жизни? Не заблуждайся! Это давно уже не жизнь. Как же я опростоволосилась и не подготовила чего-нибудь для ухода по своей воле. Ведь думала же об этом, но все казалось — успеется. Всегда была такой предусмотрительной, а вот этой беспомощности, этого рабства не предусмотрела.

Глава 6

Да, вот, действительно о Ганди.

«Мне сделали операцию желчного пузыря. Я так исхудал, что один ребенок, увидев меня, закричал: „Смотрите, вон Ганди“, а другой мальчик написал: „Мне жалко, что вы больны“. Две мысли, два желания не оставляют меня: увидеть тебя и… закурить. Я крал у Бора табак, и он застукал меня за этим малопочтенным занятием… Поднимаю окурки на улице… Умерла Марева, ты помнишь, кто это?»

Еще бы! О Мареве говорили часто и как-то все по-разному. Иногда он просто исходил желчью, иногда говорил о своей первой жене пронзительные вещи.

— Расскажи, какая она была.

— Можно сказать — хромая, угрюмая некрасивая. А можно — прямая, естественная, искренняя.

— Так какая?

— И то, и другое — правда. Как и об Элеоноре: можно сказать, что она была замечательной, заботливой женой. А можно сказать, что бестактна, буржуазна, мелочна, любила комфорт и почести. Соблюдала приличия, а я плевал на условности. Я ненавижу то, что называется славой, а она купалась в ней.

— Но она действительно была преданной женой..

— Возможно.

— А ты всегда был волокитой, она терпела.

— И даже выдавала мне деньги на посещение концертов с дамами, хотя для нее деньги значили очень много, я же считаю, что всякое имущество, всякая собственность — бремя.

— Но Марева тоже согласилась на развод при условии, что ты отдашь будущую Нобелевскую премию.

— Я вижу, у Кирьянова длинный язык. Да, такое условие она ставила. Но, во-первых, на руках у нее больной сын, во-вторых, это означает, что она всегда верила в то, что я обязательно получу Нобелевскую премию. Она всегда верила в меня. Первые наши годы мы даже вместе работали над теорией. Вот увидишь, я умру — и найдется умник, который напишет, что автор теории — Марева.

— Ты любил ее?