Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

Запомнился роскошный ужин, устроенный Брыкальниковыми по случаю присуждения Ленинской премии. Отмечали в узком кругу. Из приглашенных — еще одна супружеская пара. Он — тоже известный ваятель, но его «кормильцем» стал один из основоположников, она — почему-то числящаяся в красавицах, дородная, гладко причесанная и молчаливая. Зато потом взяла свое: подчеркнуто артикулируя (она брала уроки у известной певицы) и играя лицом, она исполнила романсы Гурилева. «Бушует Эгейское море» и «Песню косаря». Пела и другие, но запомнились эти наивной нелепостью текста.

Да, еще был застенчивый, в поношенном костюме искусствовед, обслуживавший творчество новоиспеченного лауреата. Он был очень голоден, как ни старался скрыть это, не мог, бедняга, совладать с собой и, как бы внимательно слушая соседку, рукой невольно тянулся за куском кулебяки или белорыбицы.

Но не роскошью угощения, не пением, не мучениями голодного искусствоведа запомнилось долгое застолье, а тем, что стало последним. Больше в этом доме они не бывали.

А все шло обычным порядком. Сначала выпили за успехи хозяина, потом за вдохновительницу, музу и верного друга — хозяйку. Кенгуру и за столом сидела, прижав локти к бокам, а кистями мелко орудуя перед собой.

Потом разговор съехал на заграничные поездки. Исполнительница романсов посетовала, что бедного супруга отправляют в Финляндию всего только с тридцатью долларами, а ей нужны зимние сапожки.

— Это не каприз. Такая суровая зима, без сапог на натуральном меху я просто потеряю голос. Но ведь не голодать же Мише, спасая меня?

— Почему голодать? — удивилась Кенгуру. — Сейчас все объясню. Мы с Федей в прошлом году так продержались в Хельсинки неделю, зато купили ему замечательную шубу на натуральной овчине. А ты едешь один — двойная экономия. Значит так. Покупаешь полпинты молока и булочку. Половину съедаешь на ужин в один день, половину — в другой. Завтрак дадут в гостинице, обедами обычно кормит приглашающая сторона.

— Но мне полбулочки на ужин мало, — грустно сказал Миша.

— Тогда пойдешь на вокзал, возьмешь две сосиски, в этом случае — гарнир бесплатно.

Миша повеселел, перспектива полноценных ужинов обрадовала его, но Кенгуру, выдержав паузу, произнесла даже несколько мстительно:

— Но и в этом случае на теплые башмаки тебе не хватит.

Миша поперхнулся.

— Как не хватит? Для чего же тогда эти муки?

— А вот для чего! Идешь в магазин, но не заходишь, потому что перед входом стоит пирамида с уцененной обувью. Но даже не с нее надо начинать, а с того, что внизу, под пирамидой. Так называемая некондиция. Немного отличается по цвету, не совпадает по размеру. Но Таня ведь не скачет, она ставит ноги попеременно, и никто не заметит разницы в оттенке или размере.

Хозяйка торжествующе обвела взглядом гостей.

— Здорово придумано, — тихо произнес искусствовед.

Она посмотрела на Детку. Он, откинувшись в кресле, разглядывал что-то на стене.

После обеда пили чай с домашним «Наполеоном», и из недр огромной квартиры была вызвана дебелая повариха, со скромным достоинством принявшая хвалы.

Потом мужчины, в лучших традициях Лондона, ушли в кабинет хозяина покурить и обсудить дела — в Союзе художников предстояли перевыборы правления, а для дам включили чудо техники — цветной телевизор. Немного посмотрели трансляцию из Большого театра. Лица у певцов были голубовато-зелеными, да и все происходящее на сцене походило на подводные съемки. Но все равно впечатление произвело, хотя жена Мишы раскритиковала исполнительницу партии Лизы.

— Плохие низы, особенно в сцене у Зимней канавки, — был вынесен вердикт.

Возвращались в молчании. Решили прогуляться до метро «Динамо» и там взять такси. У их шофера был отгул.

Когда шли мимо Петровского замка, проступавшего за мягкими очертаниями заснеженных деревьев, защемило сердце.

Своими зубцами и круглыми башнями в сумерках строение Казакова напомнило другое — далеко отсюда, в Кингстоне.

Нассау-холл, Блэр-арка, плющ и сиреневые глицинии… «Ласково цветет глициния, она нежнее инея, — припомнились слова популярной песенки… Что там будет без меня?»

А ничего уже не будет! Генриха нет. Его пепел развеян над штатом Нью-Джерси, такова была его воля, а то, другое существо, которое они называли Генхен, исчезло еще раньше. Их двуединство, их робкая попытка создать свой мир — что от всего этого осталось?

Эстер наверняка сберегает вместе со всем остальным и синий плед, и трубки, и любимые им карандаши — все, что подарила когда-то Гретхен.

Гретхен тоже исчезла. Вместо нее появилась бредущая к метро одышливая тетка.

— Ты знаешь, что рассказал мне Федя? — Детка остановился. На морозе сердце тянуло плохо, но он пытался это скрыть. — Три дня назад встречает он во дворе Кирилла. Тот бежит в мастерскую. Замызганный и с перепою.

Федя решил, что лучше поговорить вот так, запросто, с глазу на глаз, чем вызывать его на бюро секции.

— А зачем его вызывать на бюро?