Сны Николая Закусина (СИ)

– А если не стану, – хмыкнул Николай, – что, посадишь?

Петрович почесал затылок и Николаю сразу представилось, как тот поправляет форменную фуражку.

– Знаешь, сколько я здесь шпионов за три года поймал?

Николай молчал.

– Шесть, – сказал Петрович. – И все сюда лезут, на Урал. Вишь, им тут мёдом намазано. Тут же танки, машины делают. И все шпионы думают, что они самые умные, мол, никто из не раскроет. Кто на Англию работает, кто на Францию. Теперь вот американцы эти... А ты вот мне про Германию интересное расскажешь.

– Думаешь, я – шпион?

Петрович покачал головой.

– Какой из тебя шпион... Ты – как стекло прозрачный. Но информатор хороший. Сведения ценные можешь Родине дать. Зачем же сажать тебя? Да и кому ещё ты расскажешь? За дурака ведь посчитают в лучшем случае. А если попадёшь к кому дурнее меня, то точно посадят. Прямо в землю. Я же у тебя только сказки твои слушаю. А ты мне помогаешь Родину защищать. Чтобы не было, как у тебя там: на бумаге целый механизированный корпус, а на деле войну проиграли и куча людей в плену... Как ты сказал, что за война?

– Вторая мировая... Тогда отца моего в партию пусть вернут, – твёрдо сказал Николай. – Вычистили ни за что, а он кровь за Родину проливал!

– Всё б вам, Закусиным, закусываться чуть что не по-вашему! – проворчал Петрович. – Думаешь, не ходили к бате твоему делегаты? Не просили восстановиться в партии?

Николай удивился:

– Он ни о чём таком не говорил.

– Потому что упёрся, как баран, – сердито буркнул Петрович. – Я, говорит, в такую партию в жизнь не вступлю, в которой партизан вычищают!.. И много такого наговорил, что не надо бы ему, и правда, в партию…

Уговор был такой, что как только свежий сон или Николай что вспомнит, сразу идёт к Петровичу. А если нет такой возможности, кладёт гаечный ключ на тринадцать на окошко сторожки, там уже Степан в чёрных нарукавниках сам свяжется.

Вот и сидели они теперь по вечерам втроём в сторожке: майор, Николай и молчаливый секретарь – тощий парень в очках с толстенными линзами и чёрных сатиновых нарукавниках. Николай рассказывал, Петрович выспрашивал детали, Степан скрупулёзно записывал.

– Там, в Офлаге, пленные с голоду с ума сходить стали, – говорил Николай. – Кто-то сбежать пытался, кто-то на забор с током кидался – всё одно смерть. Потом немцы на работу набирать стали. Кого брали, тот сытый приходил, говорил, кормят там, на работе-то... А как работать на врага? Они, значит, наших там убивают, а мы им тут помогать будем? – он тяжело вздохнул. – Так с ребятами и рассуждали в бараке. А жрать-то нечего. Баландой не наешься. Последний ремень сварили в чьей-то каске. И дядь Гриша тогда сказал: «Так, мужики! Не на немцев идём работать. На себя. Чтоб выжить. И чтобы с немцем воевать. Потому что полудохлые всё равно сделать ничего не сможем». Так и пошли мы работать. Организовали нас в рабочую команду номер семнадцать. Народ мы подобрали так, чтобы все свои, чтоб без предателей.

– Так, назови-ка предателей... – сразу заинтересовался Петрович. – Имена? Фамилии?

Николай не знал имён. Несколько фамилий – и то непонятно, настоящие ли, ведь меняли всё, чтобы, не дай бог, кто не выдал, не донёс. Поэтому описывал внешность, связи, повадки, акцент.

– Ладно. Тогда кто эти свои?

Своими были Фима Попов, молдаванин Лёша Гребенча, танкист Дима Токаренко. Оказалось, они тоже из тринадцатого механизированного корпуса. Корпус ушёл в небытие, а люди остались. И с Фимой и Лёшей Николай и шёл плечом к плечу с самого плена в Польше. Дядь Гриша Ловков с будённовскими усами вообще наш, оказался, невьянский.

В Офлаге Николай познакомился с худющим Колей Подьяковым, угрюмым старшим лейтенантом Пашей Ивановым из-под Бреста, интеллигентом-парашютистом Яшей Игнатовым, рыжебородым Толей Елькиным. Улыбчивый татарин Коля Кабанов попал к ним из Баторна: командиров немцы вычисляли по длинным волосам, а он был стриженый и назвался рядовым. Но кто-то выдал его и повезли Николая в Офлаг. Познакомился с рубахой-парнем Ваней Алексеевым и юмористом Кириллом Кондратенко с Украины.

Лётчики Головашин, Терехов и Воронцов, сначала держались сначала как-то обособленно. Вроде и немцы их повыше иных держали, каждого младшего лейтенанта за офицера считали. А потом-то ребята разговорились, рассказали, как их держали в лагере в Латвии, как били в лагере надзиратели из предателей в Польше – ни за что, просто за то, что русские.

Федя Головашин был с прищуренным маленько глазом: поранило, когда с самолётом упал под Ленинградом. Сашка Терехов скромняга был с отличной памятью, а серьёзный Афанасий Воронцов вообще пехотинец оказался с Балтфлота. Разношёрстная, в общем, публика.

В таком вот составе и работали они все вместе с января 1942 года в команде № 17 в Вайдене.

– Что делали? – допытывался Петрович. – Конкретно?