Сны памяти

Невзоров же, следующим объектом «кохання» избрал самого декана и… партком. В обе инстанции он написал письма-заявления, где сообщал о великом писателе Мэлсе, ездившем в Москву, которую он вскоре покорит своим талантом. В Москве он, как человек будущего, питался одними витаминами (в таблетках), не из экономии, а приучая себя к светлому грядущему. В результате такой диеты он потерял сознание, его подобрала милиция и отправила к месту жительства. И вот теперь он просит назначить ему повышенную стипендию, чтобы он мог начать и в короткий срок завершить свое гениальное произведение, за которое он безусловно получит Сталинскую премию — хотя, впрочем, у него есть два конкурента — Эренбург и, кажется, Шолохов. И тому подобная дребедень. Это бы все ничего, сдает парень сессию за сессией, и слава Богу. Но к этому в заявлении в партком он добавляет, что просит принять его в партию — ибо какой же лауреат, если беспартийный? Вот теперь дело принимает скандальный оборот, начальство бросается в психдиспансер, где выясняется, что да, этого больного они знают, он у них уже лет пять состоит на учете. Когда он учился еще в 9-м классе в школе, он сочинил такую логическую схему: каждая правящая партия начинала свое восхождение с подполья, стало быть, любая подпольная организация рано или поздно автоматически придет к власти. Он и создал подпольную партию, единственная цель которой — получить власть. В эту организацию он навербовал девчонок-одноклассниц и вместе с ними загремел известно куда. Невзорова признали невменяемым и после короткого пребывания в психушке освободили. А девчонки-то не психи — и пошли по лагерям. «Так чего ж вы от нас хотите? — говорили доктора запаниковавшему университетскому начальству. — Наша задача — адаптировать больного к нормальной жизни. А ваш студент больше ведь не уходит в подполье, так ведь? Учится достаточно успешно, так? А что подал заявление в партию, так ведь это говорит лишь о сильной идеологической работе у вас. Остальное — ваши проблемы». В партию Невзорова все-таки не приняли, так что лауреатом он так и не стал. Но и из университета не отчислили, вроде как не за что было. Ах, сумасшедший? Как же он у вас три курса-то проучился?!

Он и дальше продолжал писать записки девочкам, приносить им стулья, подавать туда-сюда свои заявления… В конце концов он стал физоргом (спортивным организатором) курса и примелькался. Все к нему привыкли и перестали обращать на него внимание. Я о нем рассказываю только потому, что, на мой взгляд, в его анекдотичной истории есть несколько характерных для того времени деталей.

Мы перебираемся через сессию, почти все отличники, с повышенной стипендией. И после коротких каникул снова стихи, стихи, те, которых, конечно же, нет в программе.

Но и безделье приедается. Сначала некоторые из нашей компании (в том числе и я) попробовали в качестве вольнослушателей ходить на лекции по истории искусства в театральный институт. Но, убедившись, что и там все, как у нас, только плюс слайды, и узнав какой-то минимум о крито-микенской культуре, бросили это благое дело. А я стала ходить на занятия по французскому языку в институт иностранных языков. Но то ли часы занятий совпадали с интересными лекциями в alma mater, а скорее всего из-за того, что «труд упорный ему — т. е., мне — был тошен», бросила и эти занятия, набрав французского ровно настолько, чтобы без затруднений сдавать до конца университета внеаудиторное чтение. И тогда я решила сократить срок обучения на год. Перешла со своего третьего курса на заочное отделение. И за первые полгода сдала все зачеты и экзамены, и за четвертый, и за пятый курс. Ей-Богу, это было совсем нетрудно. Читатель, познакомившийся со всем вышесказанным, поверит мне.

Оставалась только курсовая работа за пятый курс, госэкзамены, дипломная работа — и тогда, прощай, университет!

За те четыре года, что я «училась» в университете, в стране прошло несколько идеологических кампаний, некоторые имели отношение и к филологии.