Сны Персефоны

Слова упали, словно камни в воду. Мгновенно воцарилась тишина. Гипнос перестал помешивать в чаше, Загрей и Макария — перешёптываться, а Геката и вовсе застыла, зажав в одной из шести рук аркан Смерть[1]…

— Ты уверен? — В голосе Аида чествовалась искренняя забота: он всегда переживал за каждого из обитателей своего мира. Они давно уже стали его странной, но семьёй.

— Да. Они приносят мне жертву.

— Занятно, — вмешался Гипнос: Персефоне подумалось, что тот, поди, завидует брату — его самого призывают без всяких жертв. — И что же это за дар? — бог Сна едва ли не подпрыгивал на месте от любопытства.

— Юная дева, — всё тем же ровным спокойным тоном ответил Танатос.

— О! — уже не скрывая зависти, воскликнул Гипнос. — А ты хоть знаешь, что с ней делать?

Все в зале поддержали игру: в глазах Владыки прыгали смешинки, Загрей и Макария, краснея, перешёптывались, Геката прикрывала рты ладошками. Персефона же держалась: ей ситуация не казалась смешной, скорее, она даже слегка сочувствовала Танатосу, за то, что все собравшиеся сейчас в той или иной степени намекали на его любовный опыт, вернее, его полнейшее отсутствие.

— С кем? — холодно спросил бог Смерти, никак не реагируя на смешки.

— Ну с девой же! — уточнил Гипнос.

— Смертные хотят, чтобы женился.

Гипнос раздулся от зависти так, что грозил лопнуть, как братец-Мом.

— А ты? — не унимался он.

Танатос пожал плечами: что тут спрашивать — и так ясно.

— Срежу прядь, заберу тень.

Гипнос так и застыл с открытым ртом: брат что правда не понимает, какая удача сама в руки плывёт?!

Танатос же поклонился Аиду и сказал:

— Я пойду, Владыка. Смертные должны запомнить: я не принимаю даров!

Сообщил и исчез, даже не дождавшись пока Аид согласно кивнёт.

Но когда звон от чёрных крыльев стих, царь Подземного мира затарабанил тонкими пальцами по поручню кресла.

— Не нравится мне всё это. С чего бы вдруг смертным понадобился Танатос.

Геката положила Смерть перед собой и окинула взглядом весь расклад.

— Кажется, я знаю, о чём речь. Вернее, о ком.

Все превратились в слух.

— Эта смертная девица осмелилась превзойти красотой саму Афродиту. Люди перестали приносить жертвы Киприде, забросили её храмы. Вот Прекраснейшая и гневается.

Персефона вспомнила, что действительно слышала нечто подобное. Но с некоторых пор, поднимаясь на поверхность, она полностью посвящала себя делам насущным в Серединном мире, и редко заглядывала на Олимп. Сплетни же, особенно связанные с Афродитой, её и вовсе не интересовали.