Сны Персефоны

Аид встал и прошёлся по зале туда-сюда. Пурпурный плащ волочился за ним, как разводы крови.

— Если в этом замешана Афродита, то всё может быть ещё хуже, чем мы думаем.

Персефона вздрогнула и напряглась — вспомнила как над ней самой и её мужем подшутила богиня Любви.

— Бедный Танатос, — побледневшими губами прошептала она.

Аид тут же оказался рядом — обнял, прижал к себе, защищая.

— Что ты чувствуешь, моя Весна? — проговорил он, заглядывая в её изумрудные глаза. Там плескалась тревога.

— Афродита играет людьми, как пешками. Вечно неудовлетворённая богиня Любви! Теперь решила наказать девчонку, а рикошетит — в Танатоса.

Аид прикрыл глаза.

— Не волнуйся, Весна, у него железное сердце — золотой стреле Эрота такое не пробить.

Влез Гипнос:

— Напрасно переживаешь, царица. Даже если в него угодит любовной стрелой — брат выдернет её, как занозу, не заметит даже. Ждите, скоро явится с тенью этой девицы. Вот и оценим: так ли она хороша, или аэды снова всё приукрасили.

— Аэды не смогут описать её красоту, — раздался за их спинами холодный голос, словно зазвенел клинок, — язык смертных слишком убог.

Все оглянулись: Танатос сидел на прежнем месте, где недавно точил меч, только взгляд — невидящий, нечитаемый — был устремлён куда-то вдаль, должно быть — за пределы подземного дворца, туда, где осталась та, для прелести которой в людском языке нет слов.

— Ну и где же твоя женушка? — съехидничал Гипнос, подлетая и зависая над братом.

Танатос не поднял головы, не посмотрел на него, продолжая буравить стену. Меч, против обыкновения, лежал у него на коленях, и он впивался в своё оружие когтистыми пальцами, не обращая внимания на капающий ихор.

— С ней — Эрот. В моём замке. Он присмотрит.

— Эрот? Присмотрит? — Гипнос был почти в ярости на глупого брата. — Ты доверяешь этому пернатому, который палит по ком ни попадя золотыми стрелами? Да она же влюбится в него, ты и моргнуть не успеешь. Если уже не влюбилась.

— Пусть, — спокойно сказал Танатос. — Лучше в него, чем в меня.

Персефона съёжилась — в её ушах снова выло тёмное отчаяние, стонала безысходность, скулила невозможность что-либо изменить.

А сердце царицы сжимало острое сочувствие — Танатос, не ведавший, что такое любовь, равнодушный к красоте, сейчас выглядел обычным смертным растерянным мужчиной — бедняком, который осмелился влюбиться в дочь царя, и не знает, что теперь делать.