Сны Персефоны

Сешат пожимает узкими смуглыми плечами и говорит тихо, глядя куда-то в стену:

— Не знаю… Немногого… Ужин при звёздах на берегу Нила… Букет желтых орхидей… Ребёнка…

— А ты говорила об этом Тоту? Хоть раз?

Она горько смеётся:

— Зачем что-то говорить тому, кто может прочесть всё, лишь заглянув в глаза…

— Прочесть — да, — говорю я, — правильно интерпретировать — не всегда. Знаешь, мужчины бывают такими глупыми, даже если они — боги…

— Верно, — произносит она, — иначе бы Аид тебя не отпустил.

— Он и не отпускал, — отзываюсь я, чувствуя, как сжимается сердце, — он сначала опутал меня паутиной лжи, а потом и вовсе заявил, что я ему надоела.

Сешат качает головой, кусает пухлые вишнёвые губы.

— У тебя очень мало времени… — она порывисто сжимает мою ладонь, — ты должна сказать ему. Обязательно должна, Кора!

— О чём? — недоумённо произношу я.

— О ком, — уточняет она и кладёт узкую ладонь мне на живот, — о девочке с зелёными глазами и чёрными волосами, той, что ты носишь под сердцем. О вашей с ним дочери. Он должен знать!

Меня словно пронзает иглой. Буквально переворачивает всё внутри: ребёнок! Девочка! Как же я, богиня Весны, не узнала, не поняла, не почувствовала прорастающее во мне семя?! Неужели я оглохла совсем?! На миг окатывает холодным потом ужаса…

Накрываю ладонь Сешат свой и мысленно произношу: «Отзовись, доченька! Услышь!» И издалека доносится нежное-нежное: «Мама!»

Звуки возвращаются, бурлит и искрится сила, покалывая пальцы на руках и ногах, я чувствую необыкновенный подъём и радость. Такую, какая никогда прежде не захлёстывала меня.

Глупцы! Они не учли: можно лишь силы богиню, нельзя лишь силы мать!

И пусть я сейчас плачу — это хорошие, счастливые слёзы. Они — знак свершившегося таинства и тайны. Зато на губах моих — торжествующая улыбка. Битва только началась. И теперь — это моя война, и она пойдёт по моим правилам.

Хватаю Сешат за руки и требую:

— Поклянись Стиксом, что никому не скажешь.

— Я и без клятв не скажу — это только ваши дела.

Вот и хорошо. Значит, хоть тут могу быть спокойна.

Прошу Сешат уйти, откидываюсь на подушки и кладу руку на живот.

Нет, доченька, мы будем с тобой только вдвоём. Мы никому не скажем. Это — будет наш секрет. Один на двоих.

Сон десятый: Это моя война!

Кора попыталась встать на ноги, но тяжёлые доспехи снова пригнули к земле, кинули на колени. Копьё и щит и вовсе оказались неподъёмными.

Тяжело дыша, она мотнула головой:

— Нет, не могу.

Афина протянула ей руку и помогла подняться, а потом и разоблачиться. Всё это время воительница молчала, а Кора — старалась отдышаться.

— Я никогда не смогу, как ты. Я — слабачка.

Афина фыркнула:

— Ты-то слабачка? Не смеши меня, Кора. Ты заставляешь тонкую травинку пробивать толщу земли, вырываясь на свет. Твоя сила будет поболее, чем у всех нас. Это сила самой жизни.

— Так в чём же дело? Я твоё копьё даже поднять не смогла, не то, что удар нанести.

— Потому что это — моё копьё, — пояснила Афина. — Тебе нужно найти своё оружие.

— Но как это сделать? — Кора уставилась на подругу, ожидая подробных инструкций.

Однако Афина лишь пожала плечами.

— Тут я тебе не советчик. Я только подумала о своём копье, как оно сразу в руку легло.

Кора расстроилась, попрощалась и побрела назад — в цветущие мамины сады. Дорогой она размышляла, каким бы могло быть её оружие? Но ничего не приходило в голову — Весна плохо приспособлена для войны.

Когда Кора поравнялась с домом, Деметра как раз трудилась над очередной клумбой. Цветы в этот раз выходили удивительно прекрасные, но коварные — они повисали на деревьях, располагались на кустарниках. Они тонко и дурманяще пахли, манили, звали.