Сны поездов

Хотя Грэйньер стоял совсем близко, Эдди выбрал именно этот момент, чтобы поговорить по душам с вдовой. Она сидела рядом с ним в автомобиле, отряхивая серую пыль с головной повязки и протирая лицо. «Я что хочу сказать», – начал было Эдди, но, похоже, почувствовал, что так не пойдет. Он довольно-таки резко распахнул дверцу, выскочил наружу, суетливо, как будто машина тонула в трясине, перебежал на пассажирскую сторону и встал рядом с вдовой.

– Покойный мистер Томпсон был прекрасный человек, – сказал он. На неловкую минуту он умолк, видимо, раскочегариваясь, потом продолжил. – Прекрасный человек. Да.

– Да? – сказала Клэр.

– Да. Все, кто его знал, говорят, что он был отличным парнем и самым… самым, скажем так, отличным парнем. Говорят. По крайней мере те, кто его знал.

– А вы его знали, мистер Сауэр?

– Не сказать, чтобы мы общались. Нет. Однажды он мне свинью подложил… Но он был прекрасный человек, говорю вам.

– Свинью подложил, мистер Сауэр?

– Задавил моего козла – налетел на него своей повозкой и шею свернул. Та еще он был сучара – скорее украдет, чем работать станет, так ведь? Но я это к чему. Вы выйдете замуж?

– У вас есть кто-то на примете?

Эдди не сразу нашелся с ответом. Тем временем Клэр открыла дверцу, потеснила его и выбралась из машины. Повернулась к нему спиной и с интересом посмотрела на лошадей Грэйньера.

Эдди подошел к Грэйньеру и сказал: «Кто, по ее мнению, у меня есть на примете? Вот кто! Я!»

Грэйньер лишь пожал плечами, усмехнулся и покачал головой.

Эдди, стоявший в трех футах от вдовы, обратился к ее спине: «Так я ж говорю. Достойная партия! Я то есть!»

Она обернулась, взяла Эдди за руку и отвела обратно к форду. «Мне так не кажется, – сказала она. – Вы мне не подходите». Она больше не выглядела опечаленной.

Когда они отправились дальше, она села рядом с Грэйньером в повозке. Грэйньеру было неловко – он не хотел оказаться под носом такой чувствительной женщины как Клэр Шук, ныне Клэр Томпсон: его одежда воняла. Он хотел извиниться за это, но как-то к слову не пришлось. Вдова молчала. Грэйньер почувствовал, что должен заговорить. «Ну», – сказал он.

– Ну – что?

– Ну, – сказал он, – вы с Эдди поладите.

– Нам не придется, – сказала она.

– Вероятно, – сказал он.

– В большом мире вдовам особо не приходится выбирать, за кого выйти замуж. Слишком многие бегают без мужей. Но здесь, на выселках, мы в почете. Можем взять кого захотим, хотя выбор, в общем, невелик. Проблема в том, что вы, мужчины, слишком рано стареете. Ты-то жениться не собираешься?

– Нет, – ответил Грэйньер.

– Нет. Тебе не нужна обуза, так ведь?

– Да. Не нужна.

– Что ж, значит, больше ты не женишься. Никогда.

– Я уже был женат, – сказал он, почувствовав, что должен как-то защититься. – И более чем доволен тем, что имею сейчас. – Похоже, он и правда защищался. Чего вот она на него накинулась со своей женитьбой, как с призовой лошадью? «Если ты ищешь себе мужа, – сказал он, – то выйти за меня будет самой большой ошибкой».

– Полностью с тобой согласна, – сказала она. Этот факт ее, похоже ни радовал, ни огорчал. – Я лишь хотела убедиться, что наши мнения касательно тебя сходятся, только и всего, Роберт.

– Ну и хорошо.

– Богу нужны отшельники не меньше, чем проповедники. Ты когда-нибудь задумывался об этом?

– Я не считаю себя отшельником, – ответил Роберт, но до самой ночи продолжал об этом размышлять, спрашивая себя – а не отшельник ли он? Может, так оно и есть?

Эдди снюхался с женщиной из кутенеев, которая стягивала волосы в пучок, как роковая кинодива, и красила губы чем-то влажно-красным. Когда Грэйньер впервые увидел их вместе, то не смог даже предположить, сколько ей лет; кожа у нее была смуглой, морщинистой. Она где-то обзавелась парой шестиугольных затемненных очков с синими линзами до того глубокого оттенка, что за ними было не разглядеть ее глаз, и невозможно было сказать, видит ли она хоть что-нибудь, если только солнце не в зените. С ней, наверное, было легко уживаться, потому что она вечно молчала. Однако стоило Эдди с кем заговорить, она принималась что-то бормотать себе под нос, вздыхать, кряхтеть, а еще насвистывать – еле слышно и фальшиво. Будь она белой, Грэйньер решил бы, что она чокнутая.

– Она, небось, и по-английски-то не говорит, – сказал он вслух и тут же осознал, что вокруг никого нет. Он был один в своей лесной хижине, разговаривал сам с собой, пугаясь звука собственного голоса. Даже собака куда-то убежала, ночевать так и не пришла. Он смотрел на языки пламени, мерцавшие сквозь просветы в печи, и на колыхавшуюся завесу глухой темноты.

8

Даже в последние годы, когда из-за артрита и ревматизма заниматься простой повседневной работой стало почти невозможно, а пара зимних недель в хижине доконала бы его, каждые лето и осень Грэйньер проводил в своем уединенном жилище.