Чем ближе он подходил к двери, тем сильнее его охватывало беспокойство. Чувство, ранее ему не ведомое, чуждое, по какой-то причине стало захаживать к нему в гости. Ну, что же, всё бывает в первый раз, и не только приятные вещи, но, увы и ах, страх и тревога тоже. Самое смешное было в том, что даже если бы он решил вернуться, он не смог бы этого сделать. Пройденное им пространство от границы сна до дома затянула серебристая липко-туманная паутина, что означало лишь одно — идти можно только вперёд. Макс немного постоял около новой и очень стильной деревянной двери, напоминавшей об английских поместьях восемнадцатого, ну может быть, девятнадцатого века. Медная ручка в форме трилистника казалась мягкой и приятно теплой, но Макс не хотел к ней прикасаться. Опять это чувство страха. Светлые стены дома излучали какое-то теплое, почти телесного цвета сияние, мерно подрагивающее в такт приглушённым ударам невидимого сердца. Он слышал этот странный звук. Пульс жизни. «Нет, — подумал Макс, — так не бьётся живое сердце. А мертвые сердца молчат». Мысль была странной и очень несуразной, но куда же девать собственные мысли? «Глупости какие, — подумал Макс, — но, пусть уж остаются». Пусть остаются там, где есть, может быть, пригодятся. Он ощутил чью-то чужую силу. Именно ту силу, которая создала этот дом. Ведь он был создан в центре сновидения. К заброшенному дому вели все пути. И всё же он был надежно спрятан от чужих глаз. Дом был чьим-то надёжным убежищем. Его создал кто-то очень мудрый, достигший баланса. Когда-то Макс думал, что он создал этот дом сам, но получалось, что он заблуждался. Макс чувствовал, что создатель был готов отдать многое за возможность творить. И тот, кто писал сценарий этой истории, был причастен к созданию декораций. Дом был нулевой точкой в мире сновидений. И Макс чувствовал, что он был в этом доме чужим. Он ощущал биение чужого сердца и ещё он слышал дыхание этого дома. Лёгкий ветер дыхания пронёсся в лабиринте коридоров, замедлив отсчёт времени песочных часов вечности. Макс уже видел это, он уже чувствовал это, он знал. Не здесь, не теперь, а раньше, когда-то давно. Тысячи лет назад он слышал это биение сердца в лёгком шелесте пустыни, в тяжелых звуках напряжённой поступи хранителей сновидений. Он слышал это в обители золотого фантазма, живущего призрака, порождённого химерой-фантазией. Он уже слышал и видел всё это, разве могло что-то измениться? Что может измениться, пусть даже и прошли тысячи снов с тех пор? Макс не задавал себе вопросов. У него всё равно не было на них ответов. Всё слышнее был зов невидимого сердца, всё сложнее было повернуть назад. Макс потерял счёт поворотам. Да, домик был основательно изменён. Ему вообще показалось, что дом меняется с каждым его шагом, будто кто-то наблюдает за ним и строит реальность специально для него. Поднявшись на второй этаж, они не был удивлён, увидев ничуть не изменившийся пыльный коридор, ведущий в тупик. Старая дверь с навороченной золотой ручкой рассохлась и не закрывалась.
«Хм, удивили, — фыркнул Макс. — Что кишка тонка весь домик-то переделать? Тупицы, нашли, чем заманить. От этой цифры я прекрасно помню, как надо играть. Тоже мне секта неудачников с чёрными дырами вместо мозгов!» Увидев, что ко всему прочему ручка сломана, Макс рассмеялся. Его смех эхом отдавался в пустом коридоре. Ручка держалась лишь на одном плохоньком шурупчике, а когда-то крепкий замок был теперь бесполезен. «Какие же они глупые…», — начал было Макс. Договорить он не успел. Тёплое прикосновение дыхания дома скользнуло по холодной щеке Макса. Размеренные удары чужого сердца резонансом останавливали бег его сердца, они тормозили его сознание, уничтожали его жизнь. Повинуясь
Тьма была непроницаема, ощущаема, ласкова и соблазнительна. Она вела, она просила, звала, и он шёл. Он желал обладать этой тайной, проникнуть в самое сердце снов, созданных необдуманно и просчитано, созданных легко и бесконечно трудно. Сейчас Макс поддался зову, желая обладать, подчинить, покорить и уничтожить, развеять в пыль чужие мечты, просыпать стеклянными осколками её мечты. Тьма пела ему свою колыбельную, лаская, отдаваясь и принимая в себя. Теряясь в липких волнах возбуждения, он отбросил все страхи и сомнения. Это его мир, его владения, его тьма. Она возникла словно вспышка головной боли, взрывающая мозг, ослепляющая и лишающая силы.
— Я рада, что ты пришёл. Ты даже не представляешь, как я рада видеть тебя, Странник, — бархатный звук её голоса наждачной бумагой оцарапал кожу. — Ты видимо где-то сбился с пути, раз так долго шёл. Или ты повстречал другую? А? Расскажи. Ты изменял мне?
Она засмеялась. Серебряный перезвон её смеха очаровал его, и миллионы острейших игл нещадно впились в барабанные перепонки, парализуя, убивая, лишая возможности соображать. Когда она перестала смеяться, она вздохнула и продолжила: