Сны во сне и наяву

– Просто удивительно, Нина Васильевна, прямо кот наплакал! Вот, гляньте протокол, – среди бумаг на приставном столике она нашла сложенную в несколько раз табуляграмму.

Действительно, на этот раз цех подготовки постарался. Протокол ошибок длиной метра четыре, значит, не более двухсот-трехсот выброшенных позиций. То есть, меньше половины процента!.. Нина выборочно просмотрела распечатку. Похоже, большинство ошибок из-за нечеткого заполнения первичных документов. Молодцы перфораторщицы, надо завтра узнать, кто готовил информацию, и отметить в «молнии».

На пульте вспыхнула сигнальная лампочка, по экрану поползли строки очередного сообщения. Валя повернулась вместе с креслом и, поглядывая в потрепанную инструкцию, принялась вводить в ЭВМ следующую директиву.

Нина неторопливо обошла машинный зал. Кондиционеры работали нормально, температура в шкафах и устройствах держалась в пределах. Как всегда, ночью напряжение в сети вышло на стабильный уровень. Она заглянула в журнал сдачи-приема смен – один дисковод и два накопителя на магнитных лентах остановлены на профилактику, к остальным устройствам замечаний не оказалось.

Она снова подошла к Вале.

– А где сменный инженер?

– Василий Никифорович до половины десятого был здесь, потом поднялся к себе.

– Как – Василий Никифорович? Сегодня в ночь Сахненко.

– Не знаю, – пожала плечами Валя, не отрываясь от дисплея. – Его я не видела. Может, девочки?

Нина поднялась на второй этаж. В коридорной полутьме разносился голос Челентано – в комнате дежурных электронщиков крутили магнитофон. Она взялась за ручку, дверь оказалась закрытой.

«Спит, что ли?»

Она достала из сумочки связку ключей, привычно нашла нужный. Предохранитель не был спущен, замок открылся.

Ее и тут не заметили.

Сахненко сдавал карты. Напротив него сидел Живицкий, механик ее же отдела, спиной к двери – системный программист Трофимов. Посреди стола лежал разграфленный на ЭВМ лист бумаги для преферанса и три авторучки. Перед игроками стояло по пепельнице и по стакану, на соседнем столе Нина увидела три пачки сигарет и аккуратно разложенную закуску: хлеб, светло-коричневые ломтики копченого сала, помидоры, вареную картошку.

– Бог в помощь! – перекрывая Челентано, сказала она от порога.

Все трое дернулись и повернулись к ней.

– А где Василий Никифорович?

– Д-домой ушел, – Сахненко понуро встал, бросил тоскливый взгляд на соседний стол, потом себе под ноги. Убирать улики было поздно.

– Та-ак! – Нина прошла вглубь комнаты, выключила магнитофон, демонстративно открыто заглянула под стол. Рядом с Сахненко на полу стояли графин и литровая банка. Нина молча указала на нее. Сахненко послушно наклонился и подал банку. Нина сняла полиэтиленовую крышку, взболтнула содержимое. Запах спирта в комнате стал явственнее.

– Значит, так, Сахненко. Ты какой ВЦ меняешь за последние три года?

– Да я, Нина Васильевна! – Его раскрасневшееся лицо побагровело, на носу и щеках еще резче проявились синевато-пурпурные прожилки. – Нина Васильевна! Ей богу, больше не повторится! Ну, честное слово!

– Зимой ты уже давал такое слово. Помнишь?

– Да тогда ж… Нина Васильевна! Тогда ж у меня день рождения был!

– А сегодня? Твой день рождения, Живицкий? Или ваш, Геннадий Александрович? – повернулась она к системному программисту.

Трофимов нарочито громко вздохнул и потянулся за сигаретами. Весь вид его говорил – да, попались, да, придется отвечать, но ты, к счастью, не мой начальник, так что, будь добра, распекай своих, а меня не трогай…

– Что ж, картина ясная, прямо по Репину – «Приплыли!», – сказала Нина. – Значит, делаем так. Ты, Живицкий, завтра утром положишь мне на стол объяснительную. В лучшем случае – плакала твоя прогрессивка за квартал, да и пол тринадцатой тоже. А ты, Сахненко, выбирай: или завтра я пишу докладную, или сегодня ты пишешь «по собственному».

– Нина Васильевна!

– Я понятно выражаюсь? Или – или.

– Да я ж…

– КЗоТ, статья тридцать третья, Сахненко, пункт седьмой.

Она повернулась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Коротким кивком попрощалась с вахтером и, садясь в машину, почувствовала, как ее колотит нервная дрожь.

– Можно сигарету, Павел Филиппович?

– Неприятности? – негромко спросил, выдержав паузу, Баринов.

Нина не ответила. Она до половины опустила боковое стекло и, глубоко затянувшись, выпустила дым струей в дождь. Потом спросила:

– Отчего люди пьют? И никакие указы им нипочем.