Со стыда провалиться

Может, я путаю унижения, переносимые поэтами, с позором, который они навлекают на себя сами? Ремесло стихотворца предполагает бесконечное разнообразие унизительных ситуаций и без каких-либо усилий с моей стороны, поэтому я больше не смешиваю поэзию и спиртное. По крайней мере в больших количествах. Раньше во время чтений я выпивал бутылку водки. Не из-за того, что нервничал, а чтобы заглушить жгучий стыд. Я потихоньку переливал водку в графин для воды, который обычно ставят перед выступающим, и после каждого стихотворения прикладывался к стакану, делая вид, что у меня пересохло в горле. Так держать! Но выпивка лишь все усугубляла. Однажды после литературного вечера в Поэтическом обществе в зале книжного магазина я увидел, как один из сотрудников плиткой выкладывает на полу узор, составляющий страницы книги, усердно подбирая по порядку большие бетонные «строчки» своего стихотворения. Как мне потом рассказали, я выкрикнул что-то насчет игры в «классы», вырвался из рук друзей, которые вели меня к двери, и исполнил на разложенных плитках нечто похожее на обезьянью пляску, сведя насмарку все старания бедолаги[116]. Помню, как изумление на его лице сменилось яростью, а до меня постепенно дошло, что я натворил. Он не принял моих извинений, хотя я висел на нем, цепляясь за лацканы пиджака и умоляя простить. Все напрасно, я только лишний раз подверг себя позору. Что до поэта-плиточника, то для него я стал причиной унижения, связанного с поэзией. В книге «Ките и стыд» (когда-то мне пришлось притвориться, что я ее прочел) Кристофер Рикс высказывает мысль, что негодование вытесняет стыд — одна вспышка гасит другую, как встречный огонь при тушении лесного пожара. И коль уж речь идет о стыде, расскажу, как одна великодушная дама, сотрудница культурного центра, любезно предложила подвезти меня до вокзала наутро после поэтических чтений. В награду за свою доброту она имела счастье видеть, как я, почувствовав приступ дурноты, открыл переднюю дверь машины, промахнулся целью, и меня стошнило не на дорогу, а прямо в боковой карман на дверце ее авто; толстый справочник «Весь Лидс» был полностью залит ядовито-фиолетовой кашицей из смеси красного вина, виски и баклажанного карри. Прошло много лет, прежде чем меня снова пригласили в Лидс. А однажды меня вырвало на Пола Фарли. Он простил меня. Порой люди способны прощать и такое. Это хуже всего, правда? На следующий день ты звонишь, лепеча жалкие извинения, и в ответ слышишь: «Нет, нет, что вы! Вчера вы были очаровательны».

Ты был очарователен, дружище, потому что тебя зациклило на той ячейке в мозгу, которая отвечает за избитые фразы. Ты, проказник. Ты, опасный смутьян. Ты, всезнающий мудрец, чахоточный эстет, юродивый дурачок, пустоголовый хлыщ. А ну проваливай из моего такси!

Том Ганн Свобода самовыражения

Я целиком за свободу самовыражения, при условии, что она будет под строгим контролем.

Алан Беннетт

Ну что, начну с поэтических чтений в Йельском университете в середине семидесятых. Две милые старшекурсницы встретили меня по приезде и объяснили, что преподаватель, который организовал мероприятие, так занят продвижением своей политической карьеры, что перепоручил меня их заботам. К несчастью, он забыл объявить студентам о самих чтениях, поэтому, когда чуть позже мое выступление все-таки состоялось (в дальнем углу университетской библиотеки), послушать меня пришло всего три человека. Зато компанию двум стойким старшекурсницам составила сама Холли Стивенс — я тотчас узнал девушку по сходству с известной фотографией ее отца на обложке сборника его «Избранных стихотворений»[117]. Это вполне компенсировало тот стыд, который я испытал, так что мое тщеславие не пострадало.

Подобный, а то и более унизительный опыт пришлось пережить каждому. (Я знаю одного поэта, который преодолел огромное расстояние, прилетев на Средний Запад из Сан-Франциско, чтобы почитать свои стихи в пустом зале.)

Перенесемся в октябрь 1995 года, Чикаго. Я имел глупость написать цикл из пяти песен для гипотетической оперы, автором которой мог бы стать Джеффри Дамер — серийный убийца, садист и каннибал. Я решил, что если Шекспир взялся показать такого человека в «Макбете», я могу попытаться сделать то же самое с Дамером.

Еще большей глупостью с моей стороны было прочесть все пять песен в самом начале выступления. Как только я закончил, несколько пожилых женщин, сидевших в первом ряду, одновременно встали и двинулись к выходу.