Собачьи годы

когда в первую неделю сочельника, на Мариинской улице, 13, в самом большом и красивом лангфурском кафе «Малокузнечный парк» — директор Август Кошинский, телефон 41–049, каждый четверг свежие вафли — случилось побоище, которое полиции, неизменно дежурившей во время партийных собраний в Охотничьем зале, удалось остановить лишь через полтора часа: вахмистр Бурау вынужден был вызывать по телефону — 118, если кому интересно — подкрепление, после чего примчались шестнадцать полицейских и своими резиновыми «скалками» навели порядок.

На собрании, проходившем под лозунгом: «Позорные договоры долой — хотим в Рейх домой!» явка была хорошая. Двести пятьдесят человек заполнили Зеленый зал. В соответствии с повесткой дня между ветвями декоративной зелени позади пульта исправно сменяли друг друга ораторы. Сперва — коротко, хрипло, молодцевато — выступил командир штурмового отряда Завацкий. После него своими впечатлениями о Всегерманском партийном съезде в Нюрнберге поделился районный партруководитель Зельке. Его особенно вдохновили лопаты «рабочего призыва»[200], тысячи и несметные тысячи, и как они блестели, когда солнце целовало их сверкающие штыки:

— Это, я вам скажу, дорогие земляки-лангфурцы, и я рад, что вас сегодня так много пришло, это было незабываемо и неповторимо, да, неповторимо и незабываемо. Такое, дорогие земляки, запоминается на всю жизнь, как они сверкали, тысячи и несметные тысячи, и этот крик, как будто из тысяч и несметных тысяч глоток — прямо сердце дрогнуло, и даже у иных закаленных ветеранов слезы навернулись на глаза. Но по такому случаю можно и не стыдиться слез, вот. И вот тогда я подумал, дорогие земляки-лангфурцы, что как вернусь домой, всем вам, кому не посчастливилось там побывать, обязательно расскажу, как все это было, как тысячи и несметные тысячи лопат рабочего призыва нашего Рейха…

Потом еще говорил окружной партрук Кампе, он рассказал о празднике урожая в Бюкебурге и о планируемых новостройках в проектируемом новом жилом районе имени Альберта Форстера. После чего командир штурмового отряда Йохен Завацкий, поддержанный двумястами пятьюдесятью лангфурскими глотками, провозгласил троекратное «Зиг-хайль!» в честь Вождя и Канцлера Рейха. Оба гимна[201] — один слишком медленно, второй слишком быстро, — были исполнены мужчинами слишком громко, женщинами слишком высоко, а детишками фальшиво и не в такт. На чем торжественная часть мероприятия завершилась, и районный партрук Зельке объявил землякам-лангфурцам о начале неофициальной части, непринужденного дружеского застолья с розыгрышем праздничной лотереи сувениров и кондитерских изделий в пользу «зимней помощи». Дарителями призов выступили: молочный комбинат «Вальтинат», маргариновая фабрика «Амада», шоколадная фабрика «Англас», кондитерская фабрика «Канольд», оптовая винная торговля «Кизау», оптовая торговля «Хаубольд и Ланзер», фирма «Кюне-Зенф», данцигский стекольный завод и лангфурская пивоварня, которая помимо двух ящиков пива на розыгрыш выставила вдобавок еще и бочку пива — «для нашего доблестного отряда Штурм-84, Лангфур-Север, для наших парней, наших отважных лангфурских защитников, для их командиров, которыми мы гордимся! Нашим ребятам из Штурма-84 наше троекратное гип-гип — урра! урра! урра-а-а!!!»

А после этого вскоре и началась свистопляска, которую с грехом пополам удалось угомонить лишь после вызова полиции — телефон 118 — да и то только с помощью резиновых «скалок». И не то чтобы там коммунисты или «соци» встряли. Этих в ту пору считай что и не было уже. Скорее это был просто хмель, ударивший всем в головы, застивший глаза голубоватым сивушным угаром — он-то и придал всему побоищу в «Малокузнечном парке» свою неповторимую окраску. Ибо как это обычно бывает после длинных речей, которые надо произносить и слушать: все кинулись смачивать глотки, пропускать, осушать, опрокидывать, принимать и «вздрагивать»; кто сидя, кто стоя — все испытывали зуд тяпнуть по одной и немедленно добавить еще. Иные уже перебегали от стола к столу и от стола к столу становились все хорошее; счастливчики, отвоевавшие место у стойки, торопливо накачивались с обеих рук; те немногие, кто еще держался прямо, тоже издавали характерное бульканье, но расхаживали как бы без голов — в зале, и без того низком, сгущались сизые тучи дыма, закрывая особо стойких до самых плеч. Те, кто уже был прилично на взводе, не прекращая пить, начинали петь, сколачивая вокруг себя импровизированные хоровые коллективы: «Ты-помнишь-лес-снарядами-разбитый», «На-дне-лежит-глубоком», «Голова-моя-кровью-и-ранами»[202].

Ну просто семейный праздник: все-все тут были, и все сто лет знакомы — вон Альфонс Бублиц с Лоттой и Франциком Волльшлегером:

— Помнишь, как мы все вместе гулять ходили в этот, ну, парк этот, имени Хене. По Радауне, к Оре, словом, в сторону Гуттенберга, и кого мы там встретили? Дуллека с братом, сидят под кустом и все уже в усмерть…